-- На Немане целый день, рыбалка будет! И делать, считай, ни черта не надо. За это тебе еще и деньги хорошие платят, -- радостно говорил далее Витька. -- Курорт, а не работка!

-- А справимся?

-- На лодке доплыть до пляжа! И что тут справляться... Ты на веслах умеешь?

-- Лодки-то у нет, маловато до сих пор приходилось.

-- Ну вот, заодно и научимся. Ты думай скоренько, а я сто процентов иду.

Располагалась станция на живописном неманском берегу на повороте между мостом и Железным. Неман был здесь очень широкий. Пологий с поселковой стороны болотистый берег метров через двадцать круто поднимался в травянистый широкий пригорок, где и приютился как-то уныло среди сочных роскошных луговых трав старый облупленный вагончик на заржавевших железных колесах. Точно в таких обычно временно размещаются строители.

Открыли тогда станцию недавно, и в вагончике она также размещалась временно. Об этом красноречиво свидетельствовала внутренняя обстановка: стол начальника с виду обычный кухонный, несколько простеньких стульев, самосбитая с единственной претензией на грубую прочность деревянная лавка. В дальнем углу темнеющей, запыленной грудой валялся разобранный водолазный костюм. Сюда же обычно сносили на ночь моторы и весла с лодок.

Начальником станции был "Бык". Лет за пятьдесят уже, широкий, грузный с квадратной, словно навеки застывшей физиономией трезвый Бык смотрел всегда хмуро, исподлобья, почти не моргая. Настоящая фамилия его была Мархоткин, но за глаза в поселке его называли именно Бык и никак не иначе.

Некогда Бык был большим начальником в поселке, но затем, заглянувши чрезмерно в чарку, резко поехал вниз. Словно по инерции он еще побыл некоторое время в разных начальниках, каждый раз все меньших и меньших -- именно на их крохотной спасательной станции он побыл еще немного начальником в последний раз.

Начальника своего Игнат видел несравненно меньше, чем остальных работников станции. Поговаривали, что он все время в деловых разъездах, что-то "выбивает" под строительство главного корпуса станции. Строительство это, впрочем, тогда уже началось и велось своими силами. Так, немного поодаль от вагончика бугрились ссыпные кучи песка и булыжника, а также протяжно чернел вырытый вручную неглубокий узкий ров под фундамент. Но на этом строительство зашло безнадежно в тупик, теперь всегда хоть чего-нибудь, да не хватало.

Даже сам Бык, казалось совершенно искренне, изумлялся:

-- Не пойму никак, что за ерунда. Глянешь с вечера, вроде хоть с утра за работу. А под утро как сгинуло, только песка да галешника этого всегда до черта!

-- Ага, канеш, чтоб ты так жил, как не знаешь! -- то ли с досадой, то ли с завистью возмущались после его подчиненные. -- Вмазал бы так вчера, зато у свояка на даче теперь до неба фундамент.

По вечерам пьяный Бык появлялся часто на танцах в ДК. Подходил, брал кого-нибудь из парней в уголке за пуговицу и все пытался то ли сказать, то ли доказать что-то. Парни уже знали, и если кто успевал, то давал тот час полный вперед ходу, заприметив, что к нему, бормоча, пошатываясь, направляется озабоченный Бык.

А под особо забойные ритмы он уже выплясывал вместе со всеми, топал и подпрыгивал на месте как бешеный, мотая размашисто вверх-вниз густой чернявой чуприной. Чтобы не остаться по случайности без ног, вокруг широко расступались, давали танцору простор, смеялись, хлопали в ладоши...

Начальник Бык не имел официального заместителя по штату, но вторым по старшинству здесь, бесспорно, считали водолаза Ваню Буховича. Как и Андрюха Петровский, Ваня также принадлежал к некогда славным футбольным кумирам последнего поколения и также навсегда остался в родном поселке. Точно также был не прочь сыгрануть в "подкидного рубля троих" на Пьяном, но, в отличие от своего бывшего партнера по команде знал какую-то меру и имел при этом железное здоровье, поэтому на праздники, когда наряжался в приличный костюм, еще смотрелся "человеком". Как и у Андрюхи, о его некогда славном футбольном прошлом теперь напоминали лишь старые футбольные бутсы, которых он также не снимал круглый год, лязгая летом шипами по дорожной брусчатке, как конь подковами. Шнурки не завязывал, рубаху расстегивал, выставляя напоказ заволосатевшую богатырскую грудь:

-- Ковбойку бы еще, да пистоль за пояс! -- мелькала у Игната невольная мысль, когда он видел в поселке Буховича.

На прежних людных спартакиадах Ваня не раз побеждал в соревнованиях по вольной борьбе, поэтому его с тех пор уважали за силу. Вообще он был человеком железной уверенности в себе:

-- Вот я тебе, хлопче, заре я-ак дьмухну! -- выговаривал он часто в вагончике, выделяя значительно каждое слово, и уже одной этой фразой разрешал моментально самые спорные вопросы.

Поговаривали даже, что сам Бык его побаивается, и на многое закрывает глаза, как начальник. На то, например, что штатный водолаз Иван Бухович предпочитает как можно реже залезать в воду, а вместо этого в рабочее время торчит, ошивается с дружками на Пьяном углу.

-- Что, Иван, занял уже вахту? -- посмеиваясь, приветствовали его на ходу знакомые мужики. -- Давно стоим?

Отвечал он всегда нарочито серьезно, для большей значительности выговаривая окончания отдельных слов на "о":

-- Гэто няважно, что я стою. Главно, каб работа ишла!

-- Хорошая у тебя работка! -- смеялись в ответ мужики. -- И где б нам такую?

-- Работа важнецкая! -- кивнул однажды Ваня, не обращая никакого внимания на смех. -- Людей спасаем, на СОС-сигнал спешим...

-- На СОС? -- подхватил сразу, ухмыляясь беззубо, уже развеселый Андрюха, который, как всегда, ошивался на Пьяном. -- На СОС, говоришь? -- повторил он, и уже по одному тону вокруг поняли, что он сейчас что-то "такое" выдаст.

И действительно, коротко хохотнув, он расплылся опять в кривоватой усмешке:

-- Н-насосы...

Здесь необходимо отметить, что наряду с бомбардирским футбольным был у Андрюхи еще один известный посельчанам природный талант. А именно: сказануть к месту живое яркое слово, меткую фразу; правда, слово или фраза эти могли быть, на первый взгляд, самыми обычными, но выдавались они всегда так живо и смачно, что еще долго витали в поселке. Сказанул однажды Андрюха одному заезжему городскому умнику в растяжку презрительно, с неподражаемым чувством превосходства:

-- Де-елавы...

И тотчас все "умники" стали в поселке именно "делавыми".

Послал однажды кого-то:

-- Кур-ри отсюда!

И еще долго во всей округе посылали "подальше" именно так, а не как обычно.

Когда-то этому таланту весьма способствовала громкая футбольная слава, но и теперь Андрюха, если был не совсем "на рогах", мог неожиданно выдать нечто "свое". И вот именно после его этого кривовато-насмешливого: "н-насосы..." -- бывшая спасательная станция превратилась мгновенно в "насосную", иначе ее с тех пор в поселке не называли.

* * *

Купаться на Неман без взрослых поселковые сорванцы убегали с ранних лет.

-- Мам, я скупнуться, можно? -- словно и не спрашивал, а сообщал звонким голоском шустрый мальчуган откуда-то с улицы.

-- Ладно... гляди мне только! -- вздохнув тревожно, разрешала мать.

А что поделаешь, когда жара на дворе, солнце палит, и такая река под боком. Все равно, запрещай не запрещай, а как мать на работу, так он тотчас на Неман. Только и оставалось, пожалуй, что громко бросить в след знаменитое, грозное:

-- То гляди мне, утопишься -- додому не приходь! -- что еще долго и с усмешливой беззаботностью витало среди поселковой детворы.