Соответственно и плавать каждый неманец умел великолепно с малых лет. Потому трагедии на воде происходили крайне редко и как-то случайно, словно по воле рока. Каждый из таких случаев помнили долго, о них напоминали и некоторые известные места на реке. Так крохотное, но довольно глубокое продолговатое озерцо, остаток одной из стародавних неманских стариц называли Котова озерина: в ней когда-то задолго до Игнатова появления на свет провалился по неосторожности ранней весной под лед десятилетний школьник по фамилии Кот.

Лешка Ковшур, также один из славных футбольных кумиров прошлого нырнул однажды головой там, где до него ныряли многие и множество раз. Будто его именно, затаясь в непроглядной глуби, поджидал терпеливо эти годы тот самый проклятый, не догнивший корч. Место это теперь называли Ковшеровой ямой.

Однажды утонуло сразу трое, но это были вовсе не посельчане; ни один посельчанин не полез бы купаться в Черную бухту. Правда, с одной стороны там весьма привлекательно золотился бархатистым песочком широкий пологий пляж, но на краю он зловещим, будто заостренным, протяжным клином заступал далеко в реку, и уже через пару метров крутило страшно, а противоположный высоченный отвесный берег вертикально обрывался в бездонную глубь, непроглядно черную даже в самый яркий солнечный день.

И менно золотистый безлюдный пляж привлек жарким летним днем одну заезжую городскую компанию. Первой начала тонуть женщина, ей бросился на помощь сначала муж, потом брат... Теперь, когда посельчане вспоминали в разговорах Черную бухту, они вскользь непременно прибавляли при этом:

-- Ну... что майор с женкой утопился.

Вот, пожалуй, и все трагедии, что случились в близлежащих поселковых окрестностях за многие годы. Позднее, уже во взрослой жизни, вполне очевидна была Игнату роль подобных "спасательных" станций и их бесчисленных вариаций в обеспечении главнейшего достижения социалистического строя в стране, в обеспечении "всеобщей занятости". Но вот тогда --- в годы юные до невозможности сложно было понять Игнату, кому и зачем вообще понадобилось открывать в их крохотном, малолюдном поселке столь экзотическое трудовое учреждение, как эта станция.

Особенно тем летом, которое выдалось дождливым, холодным, ветреным. Неман вскоре вышел из берегов, свинцовым извилистым змеем рассекал он, насквозь отсыревшие под по-осеннему промозглым небом, унылые заливные луга. Рыжие от непрерывных дождей, безлюдные пляжи безнадежно тосковали по живительным солнечным денькам.

-- Ну и кого? -- также с безнадежными нотками в голосе вопрошал хмуро Бык на очередной утренней планерке. -- Кого и спасать, укажите мне, людцы?.. Я бы купаться и за гроши не полез. Льет и льет себе, и конца нету на эту непогодь.

И, переведя дух тяжко, он продолжал уже деловито:

-- Так! Теперь расклад на сегодня. Я в район по строительству гляну, а ты, Иван, командуй. Вряд ли, конечно, но как солнце, то сразу за весла. Молодь на Железный, старики на ту сторону моста.

Проводив начальника, водолаз Ваня Бухович вскоре в свою очередь передавал эстафету:

-- Мухлюй, теперь ты за старшего. Глянь что по корпусу, а я в центр на полчасика.

И тотчас шествовал на площадь занимать обычную ежедневную вахту.

-- "По корпусу глянь!" -- передразнивал его въедливо спустя немного времени с утра хмурый Мухлюй. -- И что тут глядеть, коли за ночь опять весь цементович сбаёдовали? Ров этот разве жвиром засыпать да по новой выкопать...

Мухлюй, старший матрос на станции когда-то отлично учился в школе, поступил успешно в институт. Что с ним случилось потом, Игнат точно не знал, впрочем, наверняка и здесь дело не обошлось без того же "стакана". В последнюю сессию уже бывший студент, чтобы отдалить хоть чуток горький момент истины, сам выставил себе в зачетку отличные отметки, сам же в ней и расписался. Когда вскоре сей обман вышел наружу, вот тогда он и стал для всех в поселке "Мухлюем".

Оставшись за начальника, он тотчас вытаскивал из кармана старую затертую колоду карт.

-- Давай, мальцы, на разминку! -- хрипловатым с утра голосом приглашал коллег.

Сам он был готов шлепать картами целые сутки напролет. Однажды со смешком поведал характерный эпизод из своего недавнего студенческого прошлого:

"Раз сели мы в сессию тысячу писать. Дружок лыбится:

-- Завтра экзамен, а мы за фишняк...

-- И что?

-- Холява буде.

-- Думаешь?

-- А что, примета есть такая. Верная!

И тут я ему -- сделав коротенькую паузу --Мухлюй расплылся по уши в широкой усмешке:

-- Х-ха, верная... Кому она, может, и верная, а я уже целый месяц пишу, и все от винта!"

Мухлюй пробовал учить коллег, однако высокоинтеллектуальные игры "бридж", "преферанс" и даже "тысяча" на Насосной так и не прижились. Играли в обычного подкидного, но и здесь Мухлюй предстал сразу как бывалый, грамотный игрок. Козырями не разбрасывался, мелочь не вызывал; зачастую, будто отбившись, держа в руке целую кипу картежных листов, требовательно вопрошал:

-- Ну, тузы-короли! Тузы-короли-дамы, есть-нету?.. Тогда я забираю!

Все, что вышло из игры, он запоминал безошибочно. Не раз в самом конце кто-то оставался с единственной картой, прижимал ее плотно к столу слегка дрожащей рукой.

-- И че ты там мылишься? -- глядя на это, только посмеивался с торжествующей ухмылкой Мухлюй. -- Сказать?

-- ...?

-- Король чирвенный!

И действительно, хоть ты бросай этого несчастного короля в открытую на стол: за двухмесячное трудовое пребывание друзей на станции, Мухлюй так ни разу и не ошибся.

Кроме него на станции был еще один штатный матрос. Фамилия его была Гайдук. Внешне он чем-то напоминал Игнату одноклассника Малько Славу, был такого же маленького роста, щуплого телосложения, в дополнение к этому и имя его тоже было Слава. В школе он учился неплохо, несколько лет подряд поступал на филфак, но неудачно. Был вообще человек очень тихий, вдумчивый, писал стихи. Однажды в компании говорил о себе: "Не Лермонтов, не Пушкин, простой поэт...

-- ...Гайдушкин!" -- договорил за него в рифму оказавшийся случайно рядом Андрюха на свой манер, и с тех пор Гайдук Слава превратился для всех в поселке именно в "Гайдушкина".

Под утренней разминкой на станции обычно понимали подкидного один на один, причем мелочь для динамики игры отбрасывали. Гайдушкин также играл неплохо, но остротой памяти даже и близко не мог сравниться с коллегой по работе, потому ему приходилось не в пример чаще тасовать затертую шершавую колоду.

-- Так, глядишь и мозоль за руку! -- расплывался вскоре в широкой ухмылке мордастый Мухлюй. -- Може, пора и спецухи достать?.. Давай, давай, поэт тренируйся.

И время от времени он восклицал нетерпеливо:

-- Эх, когда там мужики подвалят?

Вскоре, впрочем, "подваливали" и мужики, заядлые картежники со всей округи. И среди них постоянных, ночных сторожей, пенсионеров и просто обычных местных оболтусов Игнат поначалу с изумлением обнаружил врача Хотяновского, одного из самых уважаемых представителей местной интеллигенции. И действительно, немного за тридцать по возрасту, он своей весьма выразительной артистической внешностью а ля Микеле Плачидо даже и в самой элитной столичной компании наверняка бы выделился, а не то, что среди всей этой разномастной поселковой шушеры. Но весьма скоро Игнат убедился, что как раз удивляться здесь и не чему, это ведь тоже был картежник, картежник с ног до головы, картежник до мозга костей; ему было совершенно все равно, кто и что рядом -- главное, что здесь непрерывно хлестали картежные листы, и был серьезный, достойный его соперник.

Работал Хотяновский посменно и, едва свободная минутка, поспешал тотчас отвести душу в бесконечных баталиях на Насосной. Именно с его появлением в облупленном ржавом вагончике начиналась настоящая игра, игра вшестером, командами три на три. И хоть никто не назначал особо, но лидеры-капитаны определились сразу же. Лишь несколько первых отбоев игра продвигалась, словно сама по себе, затем полное руководство брали твердо в свои руки капитаны: