ВЛАДИМИР

КОЛКОВСКИЙ

В ДВИЖЕНИИ

ВЕЧНОМ

ТОМ I

КНИГА ПЕРВАЯ

НЕЗНАКОМЫЙ ЛЕС

ГЛАВА ПЕРВАЯ

"Я..."

...Словно издалека откуда-то, исподволь, язычком щекотливым и робким проступила украдкой истома. Легкая изначально, она, между тем, нарастала наплывчато, полонила собой неприметно, лукаво -- покрывая испариной неторопливо, задыхаясь в лицо на ходу с равнодушным упрямством, ступая тишком, черной тучей свинцовой след в след нависая вприглядку угрюмо... Как вдруг охватила внезапно, нахлынула, выплескивая через край, враз овладела им всем, всей его сущностью.

"Вырваться, вырваться... Всласть распрямиться всецело, решительно".

Так душным днем в электричке набитой, сальной, сытым змеем с ленцою ползущей по рельсам чугунным уныло, неспешно.

Он встрепенулся, рванул, устремившись отчаянно, и только с жаром липучим отрывисто брызнуло кропотливо увитое тело. Заморщинев натужно, багрово, полоснул тишину наугад безутешным надрывом... И, как глоток упоительный, свежий -- материнской любви шелковистое пламя, снизойдя, прикоснулось ладонью лучистой, лепестком-незабудкою первой весны.

С каких лет мы себя помним?

С двух-трех, ну четырех, обычно. И когда Игнат в разговоре простом компанейском вдруг скажет (не без претензии на оригинальность, разумеется), что помнит себя даже с самых первых дней своих, ему, конечно, не верят.

Но это и вправду так.

Как наяву перед ним и победные вскрики, блеск глаз, торжество и усмешки вокруг, когда он впервые, держась несмело слабенькой ручкой за скользкие стены, одолел вкруговую успешно огромную зальную комнату. Прекрасно помнит он и свои чувства в те самые мгновения, это были чувства человека, совершившего вдруг что-то грандиозное... И, словно в порыве вдохновения неудержимом, он вновь триумфально исполнил тот памятный круг, чтобы снова услышать победные вскрики, чтобы снова увидеть в глазах торжествующих блестящее восхищение своим подвигом.

Слова свои первые он тоже хорошо помнит. Мать мелодично, в напев, по слогам повторяясь, выговаривала самое простенькое, а он, неотрывно внимая, вглядываясь пристально в мимику губ, наподхват повторял вслед за ней эти нехитрые звуки.

-- Молодец...молодчина! -- говорила она в тот день, ее глаза лучились счастливой и словно удивленной немного усмешкой.

Из ниоткуда комочком горластым продравшись вслепую, внезапно, нечаянно, и в никуда в тот же миг невзначай ускользая -- мы с первых дней как в лесу незнакомом, до странности дивном, внимая пытливо, в оглядке растерянной...

И все те бесконечные вопросы, которые задавал Игнат взрослым в свои первые годы, касались непосредственно того, что он наблюдал вокруг. А интересовало его все, он спрашивал обо всем, только вот на очень немногие вопросы взрослые могли ему внятно ответить.

-- Что это? -- спрашивал он снова мать, показывая ладошкой на незнакомое дерево.

-- Дерево.

-- Так и то дерево.

-- Так то березка. А это каштан.

-- А почему то "березка", а это "каштан"?

--- Потому что названия такие.

--- А почему названия такие?

-- Потому-у... потому, что назвали так.

-- А почему, почему назвали так?.. А разве иначе нельзя? А почему?

-- Почему-почему... да потому! -- в конце-концов, обрывала мать решительно. -- Отстань почемучка, не задавай глупых вопросов.

Последнюю фразу мать всегда выговаривала совершенно не так, как прочие. Последнюю фразу она выговаривала всегда словно заучено, скороговоркой привычной, словно не раз прежде говорила или слышала ее. Тогда Игнат еще не знал, как отличить вопросы "глупые" от разумных и правильных, поэтому все его любопытство безмерное неизменно заканчивалось именно этой фразой, сказанной матерью так или иначе, в зависимости от настроения.

Читать он научился задолго до школы. Вскоре даже опережал мать, когда она, держа в руках тоненькую книжечку, неторопливо водила согнутым пальцем по раздельным слогам.

-- Молодец, молодчина! -- снова раз за разом выговаривала мать улыбчиво, но теперь Игнат уж и сам про себя удивлялся: "И чему здесь радоваться, я ведь запросто!"

Очень даже запросто теперь он мог выучить коротенькое стихотворение наизусть, а потом прочитать перед новогодней елкой. Новогодние праздники! В детстве они всегда были самыми памятными, долгожданными, совершенно не похожими на другие праздники, пролетавшие по обыкновению совсем незаметно, как наскоро, за один день. Дед Мороз, Снегурочка, конфетти, душистая нарядная ёлка, и подарки, подарки! Сначала у отца на работе в просторном фойе поликлиники, потом в школе, потом в гостях у друзей и знакомых, и, наконец, всегда самая памятная елка -- дома. Словно радушно, приветливо распахивались настежь, расписные морозцем ядреным, широкие двери в чудесную зимнюю сказку, которая повторялась снова и снова... И пусть бы всегда.

Снегурочка объявляла, а дед Мороз легонько подхватывал Игната на высокий, разукрашенный гирляндами стул у самой елки. Волнуясь, но всегда четко, уверенно декламировал он наизусть несколько новогодних куплетов и под аплодисменты с подарками в руках торжественно шествовал к друзьям под восторженный шепот:

-- Четыре годика всего. Вишь молодчина какой!

Дома у них была неплохая библиотека, которая едва умещалась за прозрачными стеклами тогда еще новенькой, изготовленной из темного полированного дерева, мебельной стенки. Игнат давно заприметил там толстый затрепанный роман, название которого также заинтересовало его чрезвычайно. Первым словом в названии было такое интригующее слово "битва".

-- О, читать уже умеешь! А что ты читаешь? -- часто спрашивали тогда взрослые.

-- Стишки, сказки, -- в ответ.

Ну и что?

Стишкии и сказки все ребятишки читают. А назови он только этот роман!

С энтузиазмом Игнат взялся за работу. Однако толстая книга с первой же страницы начиналась дотошными, слишком затянутыми для его неугомонного детского темперамента подробными описаниями. Битвами-приключениями здесь поначалу даже и не пахло. Спустя немного времени маленький читатель вдруг обнаруживал, что, продвигаясь глазами по мелким строчкам по-прежнему, он наяву уже далеко от их сути. Промусолив, однако, с недельку шершаво потрепанные желтоватые страницы, Игнат в конце концов затолкал решительно надоевшего толстяка в самый темный закуток мебельной стенки, чтобы даже и не вспоминать больше про такую неудачу.

Считать Игнат также научился довольно рано. Еще в школу не пошел, а уже свободно мог досчитать хоть до миллиона.

-- Глянь-ка, сын, книги. Учиться скоро по ним будешь, -- улыбаясь, сказала мать однажды.