Так, например, Игнат неизменно тюленькался долгое время, пока обвыкался с обновкой -- Генка же в новом обличье блистал. Любая самая простенькая одежка всегда смотрелась на нем так, что непременно казалось: нарядись в нее ты, и будешь выглядеть точно также эффектно. И он сам это видел и знал, он всегда любовался собой, наблюдая успех; и успех вдохновлял, и успех нарастал по накату.
Модник он был наипервейший. Прическа не иначе, как последний крик планетных веяний: "ветерок", "ежик", "а ля хиппи"... Аналогично и шмотки, все! -- поселковые парни ему подражали, благодаря чему мода никогда не запаздывала в поселок. А однажды вот какой анекдот получился.
В то время среди мужской половины земного шара были в моде брюки-клеш от колен, вроде матросских, с широким на три пуговицы поясом и прямыми карманами спереди. Чем шире клеш, тем "хипповее", но:
-- Двадцать два на двадцать семь, больше не выйдет! -- говорил сочувственно миниатюрный шустрый мужчинка, закройщик в поселковом швейном ателье.
-- Щирины маловато в куске, -- разъяснял он далее, показывая на выбор разноцветные рулоны материи. -- А коль уж так хочешь, бери двойную.
Бери двойную, легко сказать! Двойная длина -- это же и двойная цена, а тут и на одну еще попробуй, выпроси у матери денег. Так и граничило строго, так и держались поселковые парни на скромных пяти сантиметрах, как вдруг в ателье завезли очень недорогую материю. Плотную, темно-бордового цвета, наверняка не кондицию, однако с незаметными глазу дефектами. Генка-Артист заказал себе сразу двадцать два на пятьдесят.
-- Даже и закройщик сначала не брался! -- рассказывал он впоследствии. -- Мол, форму не выдержит, надо убавить чуток. А потом, ладно! Мол, и самому интересно, что из этого получится.
-- А с модой как, ведь пошла на отбой. Дал ты тут Генка маху?
-- Да знал я, знал...Так ведь двадцать два на пятьдесят! Два года мамка денег жилила.
Характерно, что сам он на сей раз лишь успел поразить, а покрасовался в этой обновке очень недолго, до первой гостевой поездки в город. И вернулся оттуда в тех же брюках, однако уже перешитых аккуратно по новой моде. Но почин его уже успели подхватить по привычке другие, и еще долго впоследствии изумлялись приезжие, наблюдая на поселковых улицах неимоверное количество широченных, повсеместно отживших свое суперклешей:
-- Мореходку, нейначе, у вас тут на Нёмне открыли?
Если бы в поселке с самого начала его тысячелетней истории вели собственную книгу рекордов Гиннеса, то в ней бы оказался непременно и Генка-Артист. Навряд ли кто-то здешних окрестностях заинтересовался девчатами в столь юном возрасте: и не втайне, а всерьез. Еще в шестом классе он показал однокласснику Витьке, своему соседу по парте маленькое фото симпатичной незнакомки. Спрятав затем, между прочим, заметил:
-- И тебе бы давно пора завести.
А спустя год он влюблялся так часто, что обычно даже не успевал до конца разобраться со своим предыдущим увлечением. Любовные похождения были для него чем-то вроде увлекательнейшей игры, бесценным достоинством которой было то, что она никогда не могла наскучить. Не раз замечали парни, как, проводив домой одну девчонку, он возвращался снова в ДК и уже подкатывал к другой.
-- Одной, Генка, вчера было мало? -- интересовались назавтра.
-- Разного товара надо в жизни испробовать.
-- Так, может, и не предел?
-- Х-ха, есть еще резервы.
В конце прилегающей к старому парку маленькой улочки была заброшенная хата с жестяной крышей и дощатой верандой. Хозяева давно выехали, покупателя пока не находилось, вот она и стояла с забитыми окнами в кустистом бурьяне, высоком крапивнике посреди приусадебного дворика. На веранде у Генки была "резиденция". Он подобрал ключ, притащил туда пару старых стульев, смастерил из ящиков нечто заменяющее стол; была там еще и гитара. Из него Генки и музыкант-то был никакой, но это было неважно... И не раз, проходя мимо, парни слышали из веранды негромкое треньканье струн, приглушенные голоса и смех.
Вот только с Юлей у него было хоть и недолго, но для него, как никогда. И даже! -- в то время лишь с ней.
-- Что это на тебя нашло? -- удивлялись парни, вспоминая его прежние подвиги.
В ответ он только улыбался совершенно на себя не похоже, словно удивляясь не менее сам. Обычно он очень любил рассказывать о своих амурных похождениях, любил рассказывать даже более, чем сами эти похождения, но вот тогда он почти ничего не рассказывал.
Это были действительно странные, непонятные для многих отношения. Ведь и у каждого донжуана есть вполне определенная специфика, свой ограниченный контингент женских характеров, здесь зависит не только от внешности и той самой шутовато-дурашливой обаятельности, но и от уровня интеллекта. А вот тут-то как раз и была совершенная нестыковка.
Очень мало он говорил, и почему расстались.
-- Так, завязали. Завязали, и все тут! -- отвечал на расспросы неохотно и очень уж неопределенно, будто и сам до конца не разобравшись в итоге.
А веснушчатая рыжая болтушка Танька, соседка и одноклассница Юлии, по секрету рассказывала, что в последний раз именно Генка попросил ее вызвать подружку из дома. И еще долго маячил у калитки на улочке после того, как погас свет во всех окнах.
ГЛАВА ВТОРАЯ
ЕЩЕ ВЧЕРА
1
Витька и златые горы
В этот год Генка-Артист окончил школу, но его абитуриентские хлопоты не беспокоили вовсе. Учился он слабо, однако его мать давно работала секретарем в поселковой школе, была на "ты" со всеми учителями, и перед каждым выпускным экзаменом тишком метила билеты. Потому аттестат у Генки в итоге вышел весьма приличный, он подал документы в престижное столичное радиотехническое училище, где не было вступительных, а только конкурс аттестатов, и теперь без забот веселился на танцах в ДК до самой осени.
Совсем по-другому обстояли дела у его одноклассника Витьки. Он никогда не рассказывал, где работает мать, а Инат никогда и не спрашивал. Внешне это была женщина невысокая, худенькая с характерной красниной на мелком лице, она была человеком весьма неприметным в поселке.
Зато батька наоборот был мужчина видный, огромного роста, широкоплечий, мощный. Круглый год он расхаживал по поселку в старой затертой телогрейке с белесыми разводами то ли от муки, то ли от извести, и лишь в зимние холода вдобавок кособучил на голову что-то совершенно невразумительное с кожаным верхом и задранным на бок одним ухом. Левый глаз он имел привычку прищуривать, грудь при ходьбе выпячивал немного вперед, а руки назад -- все это придавало ему весьма грозный вид; в детстве Игнат, едва завидев его издали, перебегал тотчас на противоположную сторону улицы. Но в действительности это был человек спокойный, рассудительный, крайне неразговорчивый даже в компании. Лишь изредка, выпивши, он мог вдруг затянуть широко и в полный голос:
-- Чтоб я имел златые горы и реки полные вина-а-а...
На последнем слове он неизменно обрывал, растягивая его секунд на десять.
-- Ха-ха-ха! -- гремели хохотом собутыльники. -- Не видать тебе, Петро, златых гор, как ушей своих, а вот когда ты с женкой получку получишь... Вот тогда у вас и реки потекуть!
Однако Петро не обращал внимания на подобные шутки. Работал он грузчиком в хлебном магазине, кроме того разводил на подворье всякую мелкую живность: кроликов, нутрий и т.п. Очень часто у людей его типа главный смысл жизни заключается в накоплении, однако в данном случае было полное исключение. Почти весь совокупный семейный прибыток уносили стремительно те самые винные реки, и действительно до краев полноводные во время очередной получки. Впрочем, это отнюдь не мешало ему с насмешливым сожалением поглядывать на тех, кто отдавал свободное время пустым на его взгляд забавам:
