-- Тут вчера с ребятней на заначку сбивали, --- ухмыльнулся Серега-Пан, --- так для смеху один посчитал. На пузырь "чернила" аж двадцать бумажек сложилось, хоть ты в торбу кидай!
И он с интересом спросил:
-- И куда эту уйму потратил?
-- А никуда. Я эти деньги сразу на книжку положил, они так и пролежали семь лет. Ни копейки оттуда не взял. И вот с процентами наросло за это время те самые две тысячи. Зато потом еще как пригодились. когда на "Интеграторе" поработал. Внеочередной кооператив мне выделили, так вот, на половину первого взноса хватило! Вот какие это тогда были деньги. Два месяца черной работы, и полвзноса за трехкомнатный кооператив в центре.
-- Толково сложилось, -- кивнул одобрительно Бельчик-наркот.
Он окинул с усмешкой знакомые виды "инстанции".
-- Вот интересно! -- продолжал далее с саркастической вдумчивостью. -- Если взять для примера вот эту обитель, нашу трудовую. На квартирку такую... При нынешних ценах, это сколько пришлось бы отмучиться?
И он приумолк, как бы прикидывая.
-- А ты посчитай на бумажке, узнаешь! -- рассмеялся Серега-Пан.
Он ответил Бельчику, но взглядом почему-то обращаясь ко мне.
Теперь улыбнулся и Бельчик-наркот, и также поглядел мне в лицо:
-- Помощь попросишь, али попробуешь сам? Хочешь, у Мамки бумажку спрошу?
Я только молча отвел взгляд в сторону.
3
Разумный стаканчик
Магазин наш привокзальный, а привокзальная площадь есть местечко особое в любом рядовом городке, тем паче в столичном мегаполисе с двухмиллионным населением. Народу всегда здесь полно, и, конечно, не только проезжего. Самая разная шушера здесь по окрестным дворам ошивается: и бичи, и бомжи, и совсем уж пропащие типы, чьи лица, одежку в потемках увидишь и ахнешь, как в леденящем "могильном" ужастике. И, конечно же, всевозможная шустрая мелочь присутствует рядышком, своя и залетная, что ищет по жизненной сути, чего бы стянуть.
-- Ты наблюдай в оба глаза, куда чего ложишь! -- с первого рабочего дня не раз строго предупреждали коллеги. -- Разная публика здесь промышляет не в промах, не залежится надолго, что плохо лежит. И часы, и рубли из бытовки, и сыры, и батоны с разгрузочной тырили.
Последняя инстанция.
Последняя инстанция все-таки. Невесомая зыбкая грань где-то рядом, а, значит и те, кто вблизи.
Но и обычный народец к нам во внутренний дворик частенько захаживает. Это, как правило, дружки и приятели грузчиков, пенсионеры, и различного рода бездельники из окрестных домов, которым просто наскучило дома сидеть. То тот, то этот, глядишь, ближе к обеду подкатывает пообщаться, покалякать о том-о-сем в приятельском близком кругу, ну и, конечно, граненый стаканчик по кругу пустить.
Особенно часто дядя Коля здесь гостем. Это высокий сухопарый пенсионер лет под восемьдесят. Однако, несмотря на столь почтенный возраст он едва сед, лишь с небольшими лобными залысинами, он еще прям на осанку, подвижен. Дядя Коля бывший военный, он живет в самом ближнем к нашему магазину доме. Его двухкомнатная квартира размещается над въездной аркой, а одно из наружных окон выглядывает с высоты третьего этажа прямо к нам во внутренний дворик. В теплое время года это окно широко распахнуто настежь, и где-то поближе к обеденному перерыву сухое, обтянутое дряблой пожелтевшей кожей, широко улыбающееся личико непременно появляется на виду у тех, кто внизу.
-- А, дядя Коля, нас утро встречает прохладой! -- кричит ему снизу приветливо Серега-Пан. -- Ну, воевода в отставке, докладывай, и каково почивали?
На дворе уже далеко не утро, а самый полдень в разгаре. Время в работе бежит незаметно, и мы отпахали сегодня, считай, уж полсмены. Однако дядя Коля давно на заслуженном отдыхе, и привилегией выспаться вволю нисколько не брезгует; и как же иначе, ведь это одна из немногих доступных в утеху услад, что оставляет нам жизнь на закатные дни. Дядя Коля только проснулся, он виден из широкого окна верхней частью желтоватого тощего тела. На нем легкая безрукавная постельная майка, на мелковатом, чуть заспанном личике написаны радости свежему утру и солнцу, приветы хорошему ясному дню.
-- Спалось хорошо, и денек нас встречает отличный! -- он отвечает охотно с непритворной улыбкой задора. -- А что, братцы-грузчики, время я вижу к обеду?
Мельком взглянув на часы, Серега согласно махает рукой:
-- Так точно, товарищ начальник. Двадцать минут и отбой.
На его лице также улыбка, но его улыбка с заметным налетом рабочей усталости, ведь "почивать" здесь на подсобном двору не пристало. Впрочем, в этой тяжеловатой улыбке теперь ясно присутствует и предвкушение сладких свободных минут. Скоро! -- обеденный перерыв, а это уже привилегия наша простого рабочего люда. И это тоже услада, услада из очень немногих на тридцать коротких минут, что дарит в законном порядке нам эта "шабашка за ломаный грош". Скоро, скоро обед долгожданное время, когда под усталые потные плечи опять изумительно вкусной предстанет горячая миска мясного борща, и можно, без страха нарваться на окрик начальства, отставить в бытовку на время, набивший оскому, железный дрючок.
-- А что дядь Коля, и впрямь нынче чудный денек! -- восклицает снова Серега. -- Вон как птички щебечут, и сверху не капает.
И он улыбчиво подмигивает наверх:
-- Как мыслишь? Выходит, не грех и...
-- Следует, следует!
В ответ дядя Коля мгновенно сбавляет в улыбке, он говорит теперь нарочито серьезно, даже строго. Более того, при этом в его голосе присутствует и нечто такое, будто его даже удивляет некоторая неопределенность в тональности спрашивающего. И действительно вскоре, будто в подтверждение этому впечатлению дядя Коля вопрошает хрипловато, но звучно с высоты своего третьего этажа:
-- А почему, почему?
Он вопрошает отчетливо, звучно, словно с трибуны, глядя на тех, кто внизу, будто решаясь поспорить с любым. Он говорит с чувством полной внутренней убежденности, выступая тем самым в решительный противовес всевозможным исключительным трезвенникам, что отвергают сто грамм без любых вариантов.
-- И почему под хороший настрой и не выпить стаканчик?
По жизни любые сентенции, речи, призывные фразы окрашены личностью тех, кто сказал. Вот и сейчас, утверждай такое, положим, Серега-Пан или тем более Бельчик-наркот, и сразу за сказанным словом увидишь до боли знакомый итог. Но говорит дядя Коля, и с немалым удивлением ловишь себя на совершенно иной мысли. А и в самом-то деле, человек свою жизнь уже прожил, по возрасту он приближается к сотне, однако лицо у него не окрашено медью, он гладко выбрит, опрятно одет. Он был человеком, и человеком остался, и человеком пребудет до самых последних оставшихся дней. И эти последние дни на страницах судьбы сосчитать очень просто, и радостей уж перечислишь немного, и легкий разумный стаканчик ненастья в последние дни не наделает. Легкий разумный стаканчик одно лишь наполнит на толику времени прежней энергией дряблые клетки уставшего ломкого тела, подвигнет весенним порывом обрывки ушедших в далекое дней. Зажжет ненадолго еще и еще раз огнем сокровенных мгновений почти догоревший осенний костер.
Дядя Коля чудесный рассказчик, здешние работяги любят его послушать. Оттого и приглашают всякий раз пропустить за компанию стопочку, и стопочку, а иногда под "хороший настрой" и вторую дядя Коля вовсе не прочь. Но дальше кремень.
Однажды рассказывал:
-- Я ведь в молодости как? Пил изредка, но если уж пить... Решишься, бывало, сядешь сто грамм для горения жизни в компашке своих ребятишек принять. Планируешь соточку, а... понеслась! Наизнанку всего выворачивало, помнится жуть. Спасибо, Сергеев такой у нас был. Майор в нашем полку, зам по тылу. Толковый, серьезный мужик, грамотный. В полтинник лет на перекладине "солнце" выкручивал, стойку держал. Уважали его. По этому делу он как говорил? В день здорово пятьдесят грамм водки выпить, максимум сто. За обедом особенно --- вроде как искрой ядреной остывшие жилки продраить! Под супчик горяченький, борщик, котлетку. Но и сила нужна. Если сопля ты по жизни, и раз перешкалил, второй... За Урал меня кинули после, разошлись наши стежки. А спасибо ему, приучил меня норму железно держать.
