Я попытаюсь, однако, ответить на все ваши соображения не только для того, чтобы устранить явные фактические недоразумения, но и для того, чтобы путем разбора их показать неправильность метода, применяемого правлением Ленинбунда при рассмотрении спорных вопросов, как принципиальных, так и частных.
1. Вы обвиняете русскую оппозицию в том, что она поддерживала веддингскую оппозиционную организацию. Вы как бы видите особую ошибку русской оппозиции в том, что она не признала Ленинбунда единственной оппозиционной организацией в Германии. На это я должен припомнить следующее:
а) Правление Ленинбунда объявило в свое время наше заявление от 16 октября 1926 года ошибкой[263]. Мы же считали и считаем, что заявление это было правильным шагом, который позволил нам в дальнейшем увеличить наши силы в партии в несколько раз.
б) Правление Ленинбунда не видело принципиальных разногласий между нами и группой демократических централистов. На той же точке зрения, замечу мимоходом, стоял в тот период Радек, требовавший нашего слияния с д[емократическими] ц[ентралистами], в значительной мере также Преображенский и Смилга. Мы же считали, что нас отделяют от д[емократических] ц[ентралистов] глубокие разногласия. Теперь вы молча оправдываете тот факт, что правление Ленинбунда поддерживало в прошлом не только фракцию Зиновьева – Каменева против оппозиции 1923 года, но и группу д[емократического] ц[ентрализма] против объединенной оппозиции в целом. И сейчас вы по важнейшим вопросам расходитесь с русской левой оппозицией, приближаясь к д[емократическому] ц[ентрализму]. На каком же основании можете вы требовать от русской оппозиции, чтобы она чуть не с первого дня существования Ленинбунда признала его единственным представителем немецкой оппозиции?
в) Но важнее всех этих обстоятельств представляется мне следующее соображение. Русская оппозиция не считает себя призванной определять – без проверки на фактах, без длительного опыта политического сотрудничества и идейной борьбы, – какая из данных национальных групп является «настоящей». Веддингская оппозиция казалась нам слишком мало оформленной и политически нерешительной. Но мы считали, что надо ей предоставить время. Руководство Ленинбунда, во главе которого стояли Маслов, Рут Фишер и другие, не могло априорно внушать доверия ни на 100 процентов, ни даже на 75. И здесь необходима была проверка на деле. Естественно, если мы стремились сохранять и развивать дружеские отношения с обеими организациями, предоставляя времени, ходу событий и товарищеской дискуссии выработать необходимые основы единомыслия и произвести необходимую перегруппировку.
Конечно, отдельные русские оппозиционеры, оказывавшиеся за границей (не по выбору оппозиции, а по выбору Сталина), могли делать и делали те или другие грубые ошибки. Это я готов признать без обсуждения. Надо еще сюда присоединить чрезвычайную оторванность Москвы от заграницы. Но в общем отношение русской оппозиции к иностранным оппозиционным организациям диктовалось упомянутыми выше принципиальными соображениями, которые сохраняют свою силу в значительной мере и сейчас.
2. В связи со сказанным позвольте задать вопрос: как правление Ленинбунда само относится к борющимся иностранным группировкам? Относительно советской республики это сказано выше: официальная линия Ленинбунда проходит между большевиками-ленинцами и д[емократическими] ц[ентралистами]. Но как обстоит дело по отношению к оппозиционным группировкам во Франции, где эти группировки, к несчастью, очень многочисленны? Руководство Ленинбунда просто не занимает никакой позиции. Оно время от времени печатает статьи французских товарищей, выбирая преимущественно те, которые направлены против точки зрения русской оппозиции. Внутренние проблемы французской оппозиции для руководства Ленинбунда как бы не существуют. А как обстоит дело в отношении Австрии? Приблизительно так же. Я вовсе не требую, чтобы Ленинбунд уже сегодня официально «признал» одни оппозиционные группы и отверг другие. Время для этого еще не пришло. Но можно и должно требовать, чтобы руководство Ленинбунда по-настоящему чувствовало себя частью интернационального целого и подходило к вопросам иностранной оппозиции под углом зрения ее внутренних потребностей и задач.
3. Вы утверждаете в вашем письме, что в ваших изданиях не было ни одного заявления – «за 1929 год» – о том, что русская оппозиция «идет недостаточно далеко» (упрек, который нам сотни раз делали д[емократические] ц[ентралисты]. Оговорку насчет 1929 года вы делаете, очевидно, потому, что 21 декабря 1928 года вы в «Фане дес Коммунизмус» (№ 51) обвиняли меня в том, что я слишком медленно оцениваю темп сползания советской власти, и тут же провозглашали, что «оптимистические мысли» моей статьи «На новом этапе»[264] уже превзойдены. Дело шло в этой статье именно о термидоре. Дальнейшее развитие, вопреки вашей позиции, доказало способность пролетариата в целом и пролетарского ядра партии в частности вынудить центристский аппарат к длительному левому зигзагу. Именно возможность этого сдвига учитывала моя статья, тогда как ваша полемика против меня этого не предвидела, оказалась ошибочной и потому действительно давно «превзойдена».
Правда, вы можете сказать, что это было написано за 10 дней до 1929 года. Но разве вы в 1929 году отказались от того, что писали в 1928 году? Однако и насчет 1929 года ваше утверждение совершенно ошибочно. В номере «Фольксвилле» от 16 февраля имеется под видом «рабочей корреспонденции» небольшая статья, специально посвященная противопоставлению линии Урбанса линии Троцкого (причем под именем Троцкого фигурирует русская оппозиция).
Наконец, в номере «Фольксвилле» от 18 мая 1929 г. говорится, что формулировки Троцкого относительно положения в советской республике (тот же вопрос о термидоре) «не идут достаточно далеко». Как же вы могли сами забыть то, что совсем недавно писали? Если бы у меня было больше времени, я бы мог найти и другие подобные цитаты или, что еще хуже, замаскированные или полузамаскированные намеки. Разумеется, никто не может оспаривать ваше право расходиться с русской оппозицией вообще, с Троцким в частности. Но это надо делать ясно, точно, открыто, не прибегая к уловкам и недоговоренностям. Не забывайте, что дело идет об основных вопросах оппозиционной политики.
4. Уместна ли, товарищи, та игра, которою вы занимаетесь в письме на тему о том, читал я или не читал «Фольксвилле»? Да, 5 июня я вам писал, что недостаточно еще ознакомился с «Фольксвилле». Это было как раз в тот момент, когда я знакомился с вашим изданием – не от случая к случаю, а более основательно, по отдельным вопросам. 13 июня и 24 августа я уже формулировал в своих письмах общую оценку вашей линии. Неужели же вы думаете, что для этого недостаточно месяца, даже одной только недели? Из настоящего моего письма вы во всяком случае можете убедиться, что я тверже знаю, что писала ваша газета в 1929 году, чем сама редакция.
5. Ваши выпады против тов. Франка[265] совершенно неуместны и представляют собою попытку выместить на тов. Франке те настроения, которые, в сущности, должны были быть вами направлены по моему адресу. Право же, это было бы откровеннее и лучше. Я никогда не пишу на основании того, что мне рассказывают «секретари», как вы это изображаете. За то, что я пишу, я отвечаю. Что касается тов. Франка, то он самостоятельно подверг критике «Фольксвилле» в связи с днем 1 Мая. Он сделал это в форме частного письма, очень спокойного и товарищеского по тону. Урбанс обрушился на него совершенно не в товарищеском тоне. На основании одного этого примера можно без труда представить себе, какие методы применяются тов. Урбансом по отношению ко внутренней критике вообще.
6. Вы пишете, что готовы очень охотно принять мою помощь в деле выработки, исправления и уточнения позиции Ленинбунда. Дело идет, разумеется, не обо мне одном. Я говорил о необходимости установления более правильных отношений с русской и международной оппозицией в целом. Но должен прямо сказать, что личный мой опыт категорически опровергает ваши столь дружественные слова. Примеров так много, что я затрудняюсь только в выборе.
