– Пожалуйста, садитесь, товарищ Рид, – сказал он, не поднимаясь из-за стола.
То, что он назвал ее американскую фамилию, было еще одним дурным признаком. Обычно ее называли Соня Ивановна. Тон, которым Лигацкий произнес слово «товарищ», тоже не предвещал ничего хорошего.
«Возьми себя в руки, – твердила она себе, садясь на стул перед его стандартным металлическим столом. – Ты – заместитель начальника отдела “Красной Звезды”, а он, судя по должности и кабинету, – мелкий функционер».
В кабинете было глухое окно, дешевый бежевый ковер на полу, терминал компьютера на столе. Ни дивана, ни кофейного столика, но был недурной электрический самовар и чайный сервиз. Цветная фотография Ленина. И, Господи, на книжном шкафу красовалась икона...
Чаю он не предложил, и эта маленькая невежливость тоже была знаменательна.
– Я перейду сразу к сути дела, – сказал Лигацкий. – Надеюсь, партийный билет у вас с собой?
– Естественно, – ледяным голосом ответила Соня. Принимать позу унижения, как сказали бы японцы, перед таким человеком не следовало.
– Позвольте, я его у вас заберу.
– Что?
– Вы так долго прожили на Западе, что разучились понимать вежливую форму приказа в русском языке? В таком случае я могу выразиться проще. Сдайте партбилет, товарищ Рид!
Дрожа от страха, но без гнева, Соня достала из сумочки дорогую ей книжечку в пластиковой обложке. Но вместо того чтобы передать ее Лигацкому, она шлепнула книжечкой по столу. Лигацкий, сузив глаза, взглянул на нее, потом взял партбилет. Изучил его тщательно и постучал уголком по столу.
– Здесь написано, что вы русская.
– Конечно, – хмуро подтвердила Соня. – Такая же русская, как и вы.
– Что вы говорите! Меня, в отличие от вас, никто не причисляет к безродным космополитам, которым ничего не стоит двадцать с лишним лет прожить вдали от родной земли!
– Как советский человек и член партии я нахожусь там, куда послала меня страна, – в том же духе ответила ему Соня.
– Выходя замуж за иностранца, вы, очевидно, хотели лишний раз подчеркнуть свой патриотизм?
– Это не дело партии, и вы это знаете!
– Это партия будет решать, что имеет к ней отношение, а что нет, – чеканя слова, сказал Лигацкий.
«Следи за собой, – твердила себе Соня. – Слишком уж официально он держится».
– Хорошо, товарищ Лигацкий. Позволю себе напомнить, что, когда я выходила замуж, партия не возражала. Напротив, было отмечено, что я выхожу за Джерри Рида в интересах моей страны. И это отражено в моей характеристике.
– Там отражено также, что вы использовали свое партийное положение при переезде из Брюсселя в Париж.
– От каждого по способностям – каждому по потребностям, – сухо сказала Соня.
Лигацкий нахмурился.
– Очень умно. Может быть, вы найдете у Ленина цитату, чтобы объяснить, как переход вашего сына на американскую сторону послужил интересам партии?
– Роберт ни на чью сторону не перешел. Он обязан был принять американское гражданство по действующим в стране законам...
– По советским законам он мог принять наше подданство! – перебил ее Лигацкий. – Он предпочел американское. Почему?
Соня почувствовала, как гнев вытесняет в ней страх и чувство благоразумия.
– Он взрослый человек, и он сделал свой выбор. Вас это не касается!
– Это касается партии, товарищ Рид. Вы, как коммунист, должны были так воспитать сына, чтобы, став взрослым, он смог сделать правильный выбор. То, как вы его воспитали, можно рассматривать как невыполнение партийного долга и родительских обязанностей!
Соня застыла с открытым ртом. Возражать не имело смысла, ибо всякое ее слово еще более осложнило бы ситуацию.
– Итак, товарищ Рид, что вы скажете о себе?
– О себе? – опешила Соня. – Я вас попрошу, товарищ Лигацкий, говорить по существу.
– Существо дела, товарищ Рид, заключается в том, что вы недостойны высокого звания коммуниста. – С этими словами Лигацкий бросил ее партбилет в стол и с лязгом захлопнул ящик.
– Вы не имеете права! – Соня вскочила. – Это нарушение всех принципов социалистической законности!
Лигацкий тоже поднялся.
– Не вам учить партию законам! Вы считаете себя русской? Да за двадцать лет жизни на Западе вы окончательно разложились. Муж – американец. Сын – перебежчик. А сами завели интрижку с начальником и думаете, что он защитит вас, когда ваша измена вылезет наружу?
– Так вот оно что! Теперь ясно. Кажется, здесь постаралась Раиса Шорчева.
– Раиса Шорчева – русская патриотка, чего нельзя сказать о вас.
– Я требую, чтобы мне немедленно вернули партбилет. Вы забрали его незаконно. Я требую, чтобы со мной обращались по советским законам!
Лигацкий сел и скрестил на груди руки.
– Членство в партии, – изрек он, – это не право. Это высокая честь. И я имею полномочия исключить вас из ее рядов. Вам ясно, что это означает?
Соня медленно опустилась на стул, боевой дух оставил ее. Исключение из партии означало в лучшем случае потерю работы в Париже. Потом – ничтожная должность в Союзе, скорее всего, к востоку от Урала. Бунтовать бесполезно, в Париже для нее подходящей работы не найдется – ни одна солидная фирма не станет портить отношения с «Красной Звездой». Черный список... Подчиниться и поехать в Союз – и того хуже. Тогда ей не увидеть больше Илью. Придется расстаться и с Джерри. И потом – отвратительная работа в провинциальном городишке – скорее всего, до конца жизни...
– Я вижу, что бы я ни говорила, вы не измените ваше решение, – жалобно пролепетала она.
– Не тратьте зря времени, – отрезал Лигацкий. – Если бы дело зависело от меня, я поступил бы с вами как с предателем и закатал бы на долгие годы за Полярный круг.
– Гулага больше нет, – возразила Соня.
– К несчастью, пока это так...
Соня неуверенно поднялась.
– Сядьте, товарищ, – сказал Лигацкий.
– Зачем? Я не хочу больше терпеть оскорбления, вы только что заявили, что себе я ничем не могу помочь. А поскольку терять мне нечего, я скажу, что я думаю о вас и о вашей...
– Сядьте, товарищ, мы еще не закончили! – повторил Лигацкий тоном приказа.
– Неужели?
– Представьте себе. Мои личные симпатии и антипатии тут роли не играют. Мой долг – говорить от имени партии.
Он вдруг встал, подошел к самовару, налил два стакана и предложил:
– Давайте-ка выпьем чайку, товарищ Рид.
Бюрократический инстинкт заговорил в Соне: не все потеряно... Похоже, начиналась игра, которую в Америке называют «злой полицейский – добрый полицейский», и Лигацкому, вопреки его желанию, приходится исполнять обе роли сразу.
– Теперь от имени партии, а не от себя лично. Я должен, или, если вам так больше нравится, меня попросили предложить вам доказать свою лояльность. Вам будет возвращен партийный билет, и о нашем сегодняшнем разговоре мы забудем раз и навсегда...
Говоря это, Лигацкий ерзал и переминался, словно сидел на колючках.
– Говорите, – спокойно ответила Соня, прихлебывая чай.
– Партия рассчитывает на вашу помощь, чтобы разрешить одну щекотливую ситуацию, – туманно пояснил Лигацкий. – О приеме вашей дочери в школу пилотов «Конкордски» ходатайствовал сам маршал Донец... Маршал сделал это еще до того, как стало известно об американском гражданстве вашего сына, и до того, как товарищ Шорчева сообщила о вашей связи с Ильей Шишковым. Таким образом, партия не знала, что предпринимает маршал Донец, а он не знал, что поставлен вопрос о вашем исключении. Вы поняли ситуацию?
– Нисколько, – честно ответила Соня.
Лигацкий вздохнул.
– Видите ли, между руководством партии и армией иногда возникают некоторые идеологические разногласия. Кроме того, и в партии и в армии существуют политические группировки...
– Еврорусские и «медведи»...
– Говоря упрощенно, да, – хмуро согласился Лигацкий. – Маршал Донец – испытанный русский патриот...
– Неперестроившийся «медведь»...
– ...Кроме того, его высоко ценят единомышленники в партийном руководстве. Им не хотелось бы ставить маршала в неловкое положение и осложнять отношения между армией и партией.
