– Если, по-твоему, я записной бабник, на что мне нужна ты? – разозлился в свою очередь Бобби.
Она внезапно изменила тон, лукаво улыбнулась.
– Где же твоя галльская изысканность? Знаешь, кем тебя считают?
– Ну?
– Ты думаешь, ты можешь переспать с половиной девушек Беркли, а другая половина не будет знать о твоих манерах и размерах? До миллиметра?
Бобби побагровел.
– Ладно, как тебя зовут?
– Сара Коннер.
– Послушай, Сара Коннер, если ты серьезно хочешь помогать нам, тебе стоит научиться приличным манерам. Многого мы не требуем, но все-таки с незнакомыми людьми...
Сара словно переключилась снова.
– Извини, ладно? – сказала она с подкупающей искренностью. – Я просто хотела посмотреть, как ты будешь реагировать. Видно, я перестаралась, мне часто говорят, что я меры не знаю...
– Во что могу поверить...
– Но я действительно хочу помочь кампании Вольфовица. Ты уж, пожалуйста, улыбнись и не держи на меня зла, ладно?
– Тогда начнем сначала, – предложил Бобби. – Пошли наверх...
– К тебе в комнату?
Бобби закатил глаза.
– В комнату Ната! – застонал он. – Мне надо это выгрузить! – Он поднес к ее лицу шляпу, наполненную деньгами.
Сара рассмеялась. На этот раз и Бобби заставил себя рассмеяться.
На кровати Вольфовица была куча денег; Бобби высыпал содержимое шляпы туда же.
– Ого! Солидный фундамент для дела! – сказала Сара.
– Не так уж здесь много, как кажется, – вздохнул Бобби. – Бумажек много, да все мелкие. Нат – мой друг, но... Ты действительно думаешь, что он выиграет?
– Нет. И что?
– А это что? – Он показал на кровать.
– Думаешь, он украдет деньги?!
– Конечно нет. Истратит все до последнего цента, вложит еще и свои, и выигранные в покер, но...
– Что «но»?
– А то, что ничего не выйдет. И он знает, что не победит. Мы морочим людям голову!
– Вовсе нет! – Сара села на кровать рядом с ним. – Все не так, никто никого не дурачит. Я понимаю, что Вольфовиц не победит на выборах, и большинство людей, чьи деньги лежат в этой куче, понимают тоже, но вопрос не в победе...
– Только, пожалуйста, не уверяй меня, что в игре важна не победа, а участие!
Сара ответила очень серьезно:
– Важно изменить саму игру. Выборы в этой стране потеряли всякий смысл. Демократы говорят одно, республиканцы – чуть-чуть другое, а суть-то одна! К серьезным вещам они одинаково равнодушны, а страна катится в пропасть, и даже те, кто это видит, ничего не предпринимают, потому что система так и задумана, чтобы ничего нельзя было изменить...
Зеленые глаза девушки искрились яростью. Бобби был ошеломлен и очарован.
– Да-да! Твой Вольфовиц говорит о запретных вещах. Его обзовут коммунистом и предателем-европешкой, и он проиграет выборы. Но, всячески его оскорбляя, они будут вынуждены спорить о том, что он предлагает. Так вот, люди, по крайней мере, услышат правду о том, что творится в Заливе. Что с того, что Вольфовиц проиграет? Знаешь, что самое главное в говорящей собаке?
Бобби удивленно поднял брови.
– Не то, о чем она говорит, а сам факт, что она может разговаривать!
Бобби рассмеялся и придвинулся к ней – она сделала вид, что не заметила.
– Пришло время лихих поступков! – говорила она. – Мой прадед был террористом в Ирландии, а бабка – в числе тех, кто случайно уцелел, когда полиция открыла огонь по студентам. Я пошла в них, и я говорю: надо что-то делать! Побеждать или проигрывать, но не протирать штаны в разговорах. Вот почему я хочу работать на Вольфовица! Люди хотят действия! Ты понимаешь это, Бобби Рид? Разве тебе этого никогда не хотелось?
Бобби вспомнил свои мальчишеские мечты об Америке. Вспомнил, как долго сюда стремился и как отстаивал свое решение остаться здесь. Вспомнил беспорядки у посольства в Париже и шествие с перевернутым флагом на Телеграф-авеню. Он остался в Америке, чтобы быть настоящим американцем, но что он сделал стоящего с тех пор? Что, кроме нытья и жалоб? Там, за флагом, шли настоящие американцы, они заставили его гордиться ими. И Америкой. Девушка рядом с ним – такая же, одна из них.
– Да, – ответил он, – хотелось. Спасибо, что напомнила.
Сара Коннер мягко улыбнулась. Бобби ужасно хотелось схватить ее в объятия тут же, но он удержался.
– Можно когда-нибудь позвонить тебе? – спросил он.
Сара Коннер хитро на него посмотрела.
– Как только для меня здесь найдется настоящая работа, – ответила она.
– А ты крепкий орешек! – улыбнулся Бобби. Он, можно сказать, непроизвольно поднес ее руку к губам и поцеловал. Сара отдернула руку, словно обожглась.
– Это еще что?
– Мне показалось, пришло время решительных поступков. – Бобби смотрел на нее и улыбался. Несколько секунд она сохраняла каменное выражение лица, но не выдержала и наградила его радостной улыбкой.
С этого все началось.
Донна Дарлингтон: Не боитесь ли вы, что своим так называемым жестом отчаяния вы поможете переизбранию Дуэйна Майкельсона за счет потери голосов Кармело?
Натан Вольфовиц: Вы в самом деле полагаете, что я наберу так много голосов?
Донна Дарлингтон: А вы так не думаете?
Натан Вольфовиц: Я не знаю, и мне это безразлично.
Донна Дарлингтон: Тогда зачем эти выборы? Хотите увидеть себя по телевизору?
Натан Вольфовиц: Угадали, Донна. Мы на экране, не так ли?
Донна Дарлингтон: Бессмысленная самореклама!
Натан Вольфовиц: Совсем не бессмысленная. Бессмысленно то, что говорят мои пустоголовые противники.
Донна Дарлингтон: А вы-то что говорите? Что решить наши американские проблемы можно, вступив в Объединенную Европу?
Натан Вольфовиц: Кто-нибудь предложил лучшую идею? Во всяком случае, не эти чурбаны, мои соперники.
Донна Дарлингтон: Но европейцы нас ненавидят! Мы должны им миллиарды долларов!
Натан Вольфовиц: Значит, надо заплатить.
Донна Дарлингтон: Чем?
Натан Вольфовиц: Вы полагаете, у меня есть ответы на все вопросы?
Донна Дарлингтон: Самое безответственное заявление, которое мне когда-либо приходилось слышать!
Натан Вольфовиц: Ну и что? Меня же все равно не выберут, разве не так?
Донна Дарлингтон: Это дурацкая уловка, чтобы высказать ваш левый вздор и симпатии к Европе по телевидению!
Натан Вольфовиц: Уловка удалась, а?
«Новости Залива», Передача Донны Дарлингтон
Штаб-квартирой избирательной кампании Вольфовица стала Малая Москва. По пятницам и субботам устраивались вечера для сбора пожертвований. В гостиной поставили несколько телефонов, которые непрерывно звонили. До конца выборов отменили даже игру в покер; общие обеды тоже не готовили, каждый перехватывал что попало на скорую руку. Круглые сутки были шум и кутерьма, вся жизнь в доме превратилась в кромешный ад.
Но Бобби ничего не имел против. Первым, кому он позвонил, когда им поставили столько телефонов, была, конечно, Сара Коннер. Она проявила дьявольскую энергию, собирая пожертвования и подписи, забивая на митингах других ораторов, не давая им вставить ни слова; она даже убедила голосовать за Вольфовица нескольких бродяг. Так что Бобби каждый вечер мог кормить ее, слушать ее разговоры по телефону и вообще наслаждаться ее обществом. Ему еще не приходилось встречать таких женщин – в вопросах политики она была настоящей «красной из Беркли», но вот что касалось давно решенной для Бобби проблемы свободной любви – тут она была явно старомодна. Прямо как люди, жившие во времена СПИДа, до второй сексуальной революции. И когда Бобби любезно предложил ей свою постель, чтобы не тащиться на ночь глядя домой, она смерила его испепеляющим взглядом.
Но общество его милостиво терпела, и на пятый день, когда он, прощаясь, поцеловал ее в щеку, ответила улыбкой. Но на следующий вечер, когда он попытался целоваться всерьез, опять отстранилась. Бобби этого не понимал. Сара была дружелюбна, охотно с ним говорила, даже, бывало, искала его, чтобы вместе перекусить и поболтать, и вместе с тем изображала Снежную королеву. Зачем такие загадки и почему нельзя просто переспать – это не укладывалось у Бобби в голове.
