Тут и Франя глотнула коньяка. По просьбе матери, она старалась ладить с отцом. О прошлом больше речи не было. Она пыталась быть приветливой, дружелюбной, приятной. Поначалу приходилось пересиливать себя, играя роль покорной дочери, которая прощает отцу предательство. Но отец был подкупающе сердечен, мил, предупредителен, и со временем она начала испытывать к нему подлинную привязанность. Себе она объясняла это так: теперь он совсем не тот человек, который некогда отказался знаться с ней. Не исключено, что именно Иван натолкнул ее на эту мысль. Интервью с отцом, переданное по программе «Время», заставило его расплакаться, а Иван Ерцин был не из тех, у кого глаза на мокром месте. В память запали слова Ивана: «Какой человек! У него русское сердце!»

Иван был прав. Подобно истинно русскому, ее отец был неисправимым мечтателем, романтиком, чей дух бунтует против превратностей судьбы, кто напролом, рискуя головой, идет к тому, что однажды счел своим предназначением. Как можно не любить такого человека?

И вдруг, впервые за много месяцев, накатили воспоминания об утраченной любви – о Николае Смирнове, который нынче обретается где-то в окрестностях Марса. Николай разобрался бы в ее чувствах. Он понял бы, почему она спустя столько лет вдруг возгордилась тем, что ее отец – Джерри Рид.

– Слушай, мама, – сказала Франя. – Может быть... Может быть, надо сделать то, о чем он просит? Ты же сумеешь, а?

– Помочь ему покончить с собой?!

И тут Франя словно прозрела. Она посмотрела на мать совсем новыми глазами – впервые в жизни. И увидела человека иной породы, которому не дано понять, что объединяет Франю и отца.

– Помочь ему достойно завершить жизнь, – сказала она.

– Как у тебя язык поворачивается! – почти выкрикнула мать.

– Поворачивается, – упрямо отозвалась Франя, уставившись в свою рюмку.

«Наверное, ты слишком долго живешь на Западе, – думала она. – Должно быть, позабыла, как устроено русское сердце».

Удача была близка – и ускользала. Ему удалось убедить Патриса Корно, перетянуть на свою сторону Эмиля Лурада, даже Вельникова – и того удалось уломать. Не может он переубедить только собственную жену! Соня твердит, что делает для него все возможное, но Джерри-то видней. Нынче Илья Пашиков – не последний человек в московском руководстве «Красной Звезды»! И советские многим обязаны Джерри в назначении Вельникова руководителем проекта «Гранд Тур Наветт». И он неплохо поработал с ТАСС, не так ли? И сама Соня, несомненно, имеет немалый вес. Достаточно ей позвонить Пашикову, чтобы тот переговорил с директором «Красной Звезды», а потом еще раз поработать с парижским корпунктом ТАСС...

Но Соня водила его за нос и ничего не делала. Она решила обращаться с ним как с убогим, словно он хрустальный, словно его надо обкладывать ватой и оберегать от малейших сотрясений. Джерри догадывался, в чем дело. Доктора наврали ей с три короба, что если он не будет рисковать, станет следить за своим здоровьем, беречь нервы, то будет жить да поживать – и доживет до пересадки мозговой ткани и электронного имплантанта.

Приходилось признать, что в этом случае она действует правильно. На нее можно подействовать только одним путем: сказать всю правду. Но у него язык не повернется. Нет, хоть режьте, не сможет он такое сказать. Чтобы достичь цели, он был способен отказаться от всего, от остатка жизни, но оказалось, есть нечто непреодолимое. Он не в силах убить Сонину надежду. У него не хватит ни совести, ни жестокости.

Оставалась Франя. Он не обманывался, они не стали близки, однако примирение состоялось. Они почти подружились, и, похоже, на прошлом был поставлен жирный крест. Но главное, Франя разделяла его мечту. Она побывала наверху сама. Она и по сю пору мечтает подняться на «Конкордски» до Спейсвилля. Уж она-то поймет его чувства, не посчитает его маньяком. И он видел, что Соня больше доверяет ей, чем ему. Может быть, Фране удастся повлиять на мать, не рассказывая ей, не говоря о...

Джерри вздохнул, подошел к стенному бару, налил большую порцию коньяка, выпил одним махом. Соня на службе, Франя готовит завтрак на кухне. Сейчас или никогда.

Он аккуратно смотал кабель, взялся за ручку электронного опекуна и пошел на кухню, катя проклятую штуковину перед собой.

Франя хлопотала у стола, нарезая хлеб для сандвичей, – она уже приготовила помидоры, ветчину и красный лук.

– Минуточку, папа. Все будет вот-вот готово, – сказала она, не оглядываясь на него. – Хочешь к этому белого вина?

Джерри нашел початую бутылку бордо, взял пару стаканов из посудомойки, наполнил их, один залпом выпил, налил еще и только тогда протянул стакан Фране.

– Спасибо, поставь в гостиной, я сейчас иду, – сказала Франя не оборачиваясь.

– Выпей сейчас, – сказал Джерри.

– Что такое? – Она оглянулась и впилась в него глазами.

– Мне надо кое-что тебе сказать, – заикаясь, проговорил Джерри. – И... в общем, это будет нелегкий разговор.

Франя взяла стакан, глотнула. Джерри не спускал с нее глаз. Она тоже смотрела на него. Несколько долгих секунд они молчали.

– Ладно, отец. Говори, ради Бога...

Джерри вздохнул и допил вино.

– У меня есть причины рваться на следующий рейс «Гранд Тур Наветт». Я ждать не могу... Твоя мать ничего не знает... не знает она... Словом, умираю я, Франя, такие вот дела. Жизни мне всей осталось год, много два. И проживу я их не лучшим образом...

Когда он выговорил это, его как прорвало; с великим облегчением он рассказал Фране все – спокойно, с клиническими деталями, как будто говорил о судьбе кого-то постороннего.

– Почему ты мне это рассказал? – спросила Франя, когда он выговорился. Спросила с неожиданной холодностью.

– Потому что я этого не хочу. Я хочу год или два медленной агонии обменять на несколько часов ослепительного счастья! Хочу умереть счастливым! Неужели это трудно понять? Тебе-то это понятно, Франя?

Франя смотрела на отца, не зная, что сказать, и понимая, какой бесчувственной деревяшкой она должна ему казаться. Стоит и таращится на него сухими глазами! Она силилась заплакать, но ничего не выходило. Она знала это все давным-давно: мать это ей рассказала, и они вместе рыдали на кухне.

Выходит, отец все знал. Да иначе и быть не могло. Нетрудно было догадаться, что такой человек, как Джерри Рид, прочешет все банки информации, а свое найдет. Мать должна была это предвидеть. Ни чуточки он не изменился. Все тот же Джерри Рид. Может быть, они в глубине души догадывались, что другой все знает, но не проронили ни слова.

При этой мысли у нее из глаз брызнули слезы.

– Я тебя понимаю, – сказала она нежно.

– Помоги мне, Франя. Мне не к кому больше обратиться. Я не могу рассказать это маме. Она убеждена, что медицина меня спасет. Только ты можешь придумать, как убедить ее мне помочь. Не говоря ей всю правду – она этого не перенесет.