Первый полет «Гранд Тур Наветт» произвел такой фурор, что на орбиту в спешном порядке доставляли компоненты следующего космолета. Сообщения об этом потеснили на первых полосах новости с Украины, а программа «Время» дала обширное интервью с отцом о «Гранд Тур Наветт».

Франя к этому моменту уже вернулась в Москву и смогла увидеть передачу. Иван осыпал ее упреками – мол, после несчастного случая с отцом она совсем позабыла его, Ивана, пропадает в Париже каждый выходной, а в Москву не заглянет. Первый раз за их историю он выказал ревность – и к кому! К отцу-инвалиду! И Франя постаралась, чтобы он не пропустил интервью, – может, до него что-нибудь дойдет и он переставь дуться.

И до него дошло.

Покуда шла тягомотина про украинские выборы, – с нее в те дни начинались все выпуски программы «Время», – он исходил желчью по поводу ее привязанности к Парижу. Но когда на экране появилось изображение отца – рядом с гибернатором, – суровости на лице Ивана поубавилось, он взял Франину руку и сжал ее.

Интервью было, надо сказать, душещипательное. Английский журналист начал с путаной метафоры, уподобив отца Моисею, глядящему издалека на землю обетованную, к которой вел он свой народ сорок лет через пустыню и на которую ему самому не суждено было ступить. Тем временем показывали кадры отлета «Гранд Тур Наветт», приближение корабля к Луне, триумфальное возвращение. Журналист пытался выжать все возможное из жалкого состояния отца. Но тот улыбался бодро и чуть мечтательно; казалось, он и не думает сдаваться. Он нахваливал советский аппарат, спасающий ему жизнь. Символично, сказал он, что установка предназначалась для космических исследований. Потом отец заговорил о духе международного единства, пронизывающем европейскую космическую программу; о том, что был счастлив внести вклад в эпохальное свершение и так далее, и так далее – будто текст для него подготовил ТАСС.

– Надеюсь, эти ублюдки на Украине сейчас сидят у телевизоров! – сказал Иван. – Пусть поучатся международной солидарности у американца. Почему же ты жаловалась, что отец ненавидит Советский Союз?

Франя тоже терялась в догадках.

– Так всегда было... Наверное, когда его трахнуло по голове, он запел другую песню.

– Ха! Вот бы Горченко применил такую терапию к киевским болванам.

Камера показала отца крупным планом; интервьюер спросил:

– Господин Рид, каковы ваши прогнозы?

Однако отец не пожелал рисовать радужные картины космического будущего всего человечества. Он улыбнулся чуть лукавой, обезоруживающе обаятельной улыбкой.

– Превосходный советский аппарат, поддерживающий мою жизнь, – сказал он, – был создан для космонавтов, чтобы они смогли отправиться к звездам, погруженные в анабиоз. И я не вижу причины, почему бы мне не отправиться в Спейсвилль или на Луну. Поэтому я отказываюсь от роли Моисея, которому никогда не видать земли обетованной, и говорю, что скоро уйду на «Гранд Тур Наветт» к Луне обетованной. Пусть как простой турист, но я буду там. Тем же, кто усомнится, я напомню, что двадцать лет назад вздорной мечтой называли весь проект «Гранд Тур Наветт». Грядет золотой век космических путешествий. То, что вчера казалось несбыточным, сегодня становится реальным.

– А ты говорила, что твой папаша нуль в политике! – ахнул Иван. – В случае референдума за его полет проголосовали бы все! Какой человек! Никакой он не американец, у него русское сердце! – Он даже прослезился, порывисто обнял ее, нежно поцеловал в щеку и благословил оставаться в Париже столько времени, сколько потребуется.

Когда Франя вернулась в Париж, отец был погружен в свою безнадежную фантазию и прожужжал ей уши разговорами о письмах, идущих к нему со всех концов Европы. Люди пишут, что в Спейсвилле полно пенсионеров в куда более тяжелом состоянии, а уж он-то имеет право лететь на «Гранд Тур Наветт».

Мать не возражала, только улыбалась и порой его подбадривала. Но, оставшись наедине с Франей, она сбросила маску.

Разумеется, вся затея была пустым делом. Даже если удастся уломать Европейское космическое агентство, перегрузка при взлете «Конкордски» или сразу его убьет, или ускорит начинающиеся опасные процессы в мозгу, легких и кровеносной системе. Его не пустят даже на обычный авиалайнер: гибернатор не скомпенсирует перепады давления в кабине. Ни одна страховая компания не даст ему полис...

– Но зачем ты тогда потакаешь ему? – спросила Франя.

– Это поддерживает его дух. Он ощущает себя героем научно-фантастического рассказа. Я думаю, он понимает, что это невозможно, и... Но как я могу его осадить? Бухнуть ему, что он одной ногой в могиле? Сказать, что у меня сердце кровью обливается, когда он предается своим ребяческим мечтам?

Она расплакалась, сжалась в комочек. Но наутро, за завтраком, снова цвела улыбками, с энтузиазмом глядела на очередную пачку писем, полученных отцом.

Когда Франя приехала в следующий раз, положение изменилось: отец наседал на друзей и бывших коллег по ЕКА. За обедом он подробно пересказывал, с кем и как говорил.

Патрис Корно согласился отправить его в пробный полет на втором «Гранд Тур Наветт» – в качестве «почетного наблюдателя», но только в том случае, если на то будет резолюция Европарламента. Эмиль Лурад не отказывался поддержать подобную резолюцию, если ее предложит правительство одной из стран. Борис Вельников обещал поговорить об этом со своими высокопоставленными друзьями в Москве.

Мать по-прежнему кивала и улыбалась, но Франю это не обманывало. Соня стала заметно молчаливей, она осунулась, была напряжена – того и гляди, сорвется. За десертом она чуть было не дала волю раздражению.

– Слабо верится, что у Вельникова такие уж большие связи, – говорил отец. – Кое-что он может, но не мешает включить в дело авторитет правления «Красной Звезды»...

– Я говорила тебе сто раз, Джерри, «Красная Звезда» не имеет влияния в...

– Она может надавить на подрядчиков, а те...

– А те не имеют политического веса!

– Зато ТАСС имеет, и его парижское отделение с удовольствием займется этой историей, и тогда...

– Хвост не машет собакой!

– «Красная Звезда» не хвост, а целая собака, и ты – директор парижского филиала! Ты важная шишка в бюрократическом мире, кругом полно других шишек, которые обхаживают тебя, и ты можешь выторговать у них одобрение Министерства иностранных дел на запрос Вельникова, и...

– Джерри, так дела не делаются!

– Но ты не хочешь даже попробовать!

– Да пробую я, пробую! Но ничего гарантировать не могу. Не так-то просто директору парижской конторы «Красной Звезды» добиться услуги от правительства.

– Да я ни о чем таком не прошу!

Мать глубоко вздохнула, заставила себя успокоиться и продолжала разговор тоном ниже:

– Ах, Джерри, ты просишь именно об этом. Пойми, я из кожи вон лезу. Только потерпи, Бога ради, чудеса не в одночасье совершаются.

– Чудеса совершаются что ни день, – уже не столь воинственно возразил отец.

Мать кивнула, ласково улыбнулась, и размолвка кончилась. Но когда отец отправился спать, Соня увлекла дочь в гостиную, налила ей и себе коньяка и дала волю чувствам.

– Франя, они кормят его баснями – Вельников, Корно, Лурад поддакивают ему, что бы он ни говорил!

– Но разве они не знают, что... ну, ты понимаешь...

– Еще бы им не знать! – зло вскинулась мать. – Они дурачат его и отфутболивают друг к другу, чтобы «нет» сказал кто-то другой. Корно заявляет, что ему недостает только обращения какого-нибудь правительства – и резолюция у него в кармане. А Вельников, надо думать, соловьем разливается: я всецело на вашей стороне, только вот дайте убедить тупиц в Москве... Знаю я эти бюрократические штучки. Никто не хочет сказать «нет», никто не может сказать «да», каждый уклоняется от ответственности, и сто лет пройдет, пока найдется последний, которому не на кого кивать.

Мать тяжело вздохнула и отпила изрядную порцию коньяка.

– Эти трусы затеяли такую игру, что в глазах Джерри последней окажусь я.