Придется извлекать плод.

Кондон произнес все это монотонно, как будто учитель перед классом недоразвитых детишек. Кто я и как там оказался, не имело значения. Но, как он уже отметил, ему нужны были помощники.

— Воды, — сказал я.

— Вон вода. — Кондон указал на ведра.

— Нет, не для мытья. Для питья. Я со вчерашнего дня ничего не пил.

Кондон, казалось, не сразу сообразил, о чем я. Потом кивнул и сказал, не поворачивая головы:

— Саймон, обеспечь.

Саймон кивнул — было похоже, служил им мальчиком на побегушках.

— Сейчас, Тайлер, принесу, — сказал он и направился к выходу. Сорли открыл дверь, выпустил его.

Кондон вернулся к загону. Вокруг роженицы роились мухи, с десяток их опустились на плечи Кондона. Не обращая на них внимания, он налил на ладонь минерального масла, смазал руки и присел, чтобы расширить родовой канал. На физиономии пастора Дэна читались усердие, раздражение, отвращение. Едва он прикоснулся к корове, как та напряглась, из влагалища хлынула кровавая жижа и показалась голова теленка. Плод для такой коровы явно оказался слишком велик. Молли рассказывала о таких случаях. Лучше, конечно, чем тазовое предлежание, но все же осложнение.

Корова к тому же еле дышала, изо рта ее сочилась гнусная зеленоватая слизь. Я подумал, стоит ли обратить на это внимание Кондона, но счел за лучшее промолчать. Божественный плод коровы, конечно, родится уже зараженным.

Но не об этом думал пастор Дэн, глава отколовшегося крыла «Иорданского табернакла», съежившегося до двух прихожан, Саймона и Сорли. Я подумал, насколько укоренилась в нем вера, чтобы поддерживать его до самого конца времен. Явно нервничая, он воскликнул:

— Красный, красный теленок, Аарон! Смотри!

Аарон Сорли, все еще торчавший с ружьем возле ворот, вошел в загон. Пригнулся. Теленок, разумеется, красный. Весь в крови. И вялый, неподвижный.

— Дышит? — спросил Сорли.

— Задышит, — уверенно изрек Кондон. Он явно отвлекся от прозаического окружения, видел перед собою не умирающую корову и мертворожденный плод, а сонмы ангелов Царствия Небесного. — Цепи на бабки, быстро.

Сорли бросил на меня предостерегающий взгляд, и я понял, что лучше помалкивать. Мы принялись за работу, почти сразу по локоть измазавшись кровью. Потуги ветеринаров при вытягивании крупного теленка отдают одновременно жестокостью и курьезностью. На помощь физиологии приходит грубая сила двоих — по меньшей мере — здоровых мужчин, тянущих за акушерские цепи. Тянуть следует в такт с потугами роженицы, иначе плоду угрожает разрыв тканей.

Но мамаша от слабости совершенно не могла тужиться, а плод — голова его болталась, как будто подвешенная на веревке, — казался явно мертворожденным.

Я вопросительно глянул на Сорли, тот, все так же мрачно, на меня. Мы молчали, а Кондон приговаривал:

— Первым делом вытащим, а потом оживим, оживим…

От двери потянуло холодком. Саймон вернулся с бутылкой питьевой воды. Он остановился у двери, глазея на нас, на обессилевшую корову, на полувытащенный из нее мертвый плод.

— Я воду принес, — выдавил он нерешительно.

Корова окончательно выдохлась, потуги прекратились. Я отпустил цепь.

— Иди, сынок, напейся. Потом продолжим.

— Надо хоть руки вымыть.

— Ну и вымой. Только поживей.

Я сполоснул и дезинфицировал руки. Сорли исподлобья внимательно следил за мной. Он цепь не выпустил, но ружье стояло у изгороди, стоило лишь руку протянуть.

Я подошел вплотную к Саймону и, принимая бутылку, прошептал ему:

— Диане ничем не поможешь, пока она здесь. Надо увезти ее отсюда. Понимаешь? И без твоей помощи я этого сделать не смогу. Нам нужна надежная машина с полным баком, и лучше бы погрузить туда Диану, прежде чем Кондон поймет, что теленок мертв.

Саймон ахнул:

— Умер? — Слишком громко, но ни Сорли, ни Кондон, казалось, ничего не заметили.

— Теленок не дышит, — все тем же шепотом сообщил ему я. — Корова тоже скоро его догонит.

— Но красный? Он красный? Без пятен?

— Саймон, очнись! Пусть он красный, как пожарная машина, но Диане-то от этого не легче.

Он глянул на меня, как дошкольник, которому сообщили, что сбежал его любимый щенок. Куда девалась его былая безграничная самоуверенность, когда он обменял ее на застывшую в глазах перманентную удивленность? Случилось ли это разом, или радость покидала его, как песок пересыпается из верхней половины песочных часов, тонкой струйкой?

— Спроси ее, хочет ли она уехать, — не ослаблял я напора.

Если она еще в состоянии отвечать. Если она еще помнит, что я с ней разговаривал.

— Я люблю ее больше жизни, — прошептал Саймон. В глазах его выступили слезы.

— Скорее сюда! — крикнул Кондон.

Я выглотал уже половину бутылки. Свежая чистая вода — лучший напиток на всей планете.

И вот я уже рядом с Сорли, под управлением Кондона, приспосабливаясь к предсмертным судорогам коровы, мы вытягиваем из нее погибшего теленка.

Завершили мы эти такелажные работы около полуночи. Трупик теленка валялся на окровавленной соломе, передние ноги подмяты под обмякшим туловищем, безжизненные глаза налились кровью.

Кондон с минуту постоял неподвижно, потом слегка повернул голову в мою сторону:

— Может быть, можете что-нибудь предпринять?

— Я не Господь всемогущий, чтобы воскрешать мертвых, — огрызнулся я и наткнулся на предостерегающий взгляд Сорли. «Не надо растравлять ему душу», — как бы говорил этот взгляд, но угроза из него уже исчезла.

Меня тянуло к выходу. Саймон исчез час назад, когда мы еще суетились вокруг коровы, обливаясь ее кровью, уже пропитавшей солому, наши руки и одежду. В приоткрытую дверь я видел, что Саймон возится возле машины — моей машины. Он чем-то там активно занимался, и я надеялся, что знаю, чем.

Сорли переводил взгляд с мертвого теленка на пастора Дэна Кондона и обратно, разглаживал бороду, забыв, что руки испачканы кровью.

— Может, сжечь его… — нерешительно протянул он. Кондон поднял на него страдальческий взгляд.

— А все-таки… — не сдавался Сорли.

В этот момент Саймон открыл дверь. Снова потянуло прохладой. Мы обернулись. Луна над фигурой Саймона выглядела инородным телом, к небу не имеющим отношения.

— Диана в машине, — сказал Саймон. — Все готово.

Обращался он ко мне, но смотрел на Кондона, как будто провоцируя того на реакцию. Но пастор Дэн лишь пожал плечами. Мирские заботы его не волновали.

Брат Аарон потянулся к ружью.

— Я вас остановить не могу, — сказал я ему. — Но иду к двери.

Он замер с вытянутой к ружью рукой. Казалось, он старался воссоздать последовательность событий, приведших к такой развязке. Одно за другим, шаг за шагом, как по ступенькам лестницы.

Сорли опустил руку и повернулся к пастору Дэну:

— Все равно можно сжечь.

Не оглядываясь, я шагал к выходу. Сорли мог передумать, схватить ружье, прицелиться, выстрелить. Я утратил способность думать об угрозе.

— Может, лучше сжечь до утра. До того, как солнце взойдет, — продолжил Сорли свой монолог.

Садись за руль, — сказал Саймон, когда мы дошли до машины. — Бензина полный бак и две канистры в багажнике. Пищу и воду тоже взял. Ты веди, а я буду поддерживать ее сзади.

Я запустил двигатель и медленно повел машину вверх по склону, за забор, мимо освещенных лунным светом окотильо, в направлении шоссе.

Удалившись от ранчо Кондона на несколько миль, я остановился на обочине и велел Саймону вылезать.

— Зачем?

— Надо осмотреть Диану. Возьми в багажнике фонарь, посвети мне. О'кей?

Он кивнул и полез за фонарем.

За все это время Диана не проронила ни звука. Она тряпкой лежала на заднем сиденье, головой на коленях Саймона, чуть дыша. Но ее еле слышное сипящее дыхание меня оглушало.

Саймон вытащил фонарь, а я тем временем стащил с себя испачканную кровью одежду, сполоснулся, как мог, истратив бутылку минеральной воды и немного бензина для оттирки особо грязных пятен, затем вторую бутылку воды для полоскания. После этого натянул чистые джинсы и свитерок из багажа, пару латексных перчаток из медицинского саквояжа. Утолил жажду третьей бутылкой минералки. Поставил Саймона так, чтобы свет на Диану падал под нужным углом, и начал осмотр.