— Вовсе не обязательно. Существуют и факторы, отклоняющие кривую вправо. Рост благосостояния и развитие технологий побуждают ни в чем не нуждающихся, по-настоящему разумных людей, которым ничто не угрожает, ограничивать воспроизводство. Наука, техника, технология и культура способствуют этому самоограничению, кривая «горизонтализируется», по выражению Вана.

Ибу Ина подняла на меня взгляд:

— Тогда в чем проблема вашего графика? Где перенаселение, мор и голод?

— К сожалению, на нашей планете «горизонтализирующие» факторы работают недостаточно эффективно. И мы семимильными шагами стремимся к самоудушению, к граничному состоянию.

— К граничному состоянию?

Еще одна кривая. Эта загогулина похожа на латинскую букву S курсивного шрифта с плоской макушкой. Над нею я нанес на график две прямые, параллельные горизонтальной оси; одна из них (обозначенная буквой А) намного выше кривой, другая (обозначенная буквой В) — пересекающая ее взлет.

— Ну, жду пояснений, — подбодрила меня ибу Ина.

— Эти линии означают предел выживаемости, «предел прочности» планеты, определяемый наличием обрабатываемой земли, резервами топлива и сырья, чистой воды и свежего воздуха. Диаграмма показывает разницу между успешным разумным видом и видом-неудачником. Вид, не вылезший за положенный ему предел, обладает потенциалом для продолжения существования при прочих равных условиях. Ему открыты те возможности, о которых мечтали утописты-визионеры: исследование галактик, манипуляция пространством и временем…

— Грандиозно…

— Однако не для нас. Наше положение куда хуже. Вид, не успевший стабилизироваться до достижения предела выживаемости, по всей вероятности, обречен.

Голод и эпидемии, технологические и экологические катастрофы, умирающая планета, истощенная цивилизацией идиотов.

— Прелестно. Значит, мы идиоты. Это вам Ван поведал?

— Ну, может быть, все и не так мрачно, но близко к этому. И для Земли, и для Марса. Мы уже принялись влезать в зону предела. И гипотетики вмешались как раз перед тем, как мы там увязли окончательно.

— Но почему они вмешались? Чего они от нас ожидают?

На этот вопрос у народа Вана ответа не оказалось. Как и у землян.

Хотя Джейсон Лоутон все же нашел кое-что вроде ответа.

Но я пока что не был готов об этом говорить.

Ина зевнула, и я стер свои пыльные графики с пола. Ина выключила лампу. Остались наши «ночники» — дежурные фонари ангара. Всеми наружными шумами повелевали какие-то монотонные набатные удары колокола.

— Бом, бом… — размеренно произнесла Ина, растянувшись на воняющем плесенью «матрасе» из сложенных коробок, и добавила, несколько изменив ритм и интонацию: — Тик-так. Я помню, как тикали старые механические часы, Тайлер, а вы?

— У нас были на кухне, у матери.

— У времени много лиц. Временем мы измеряем жизнь, месяцами и годами. Большое время стирает горы и создает звезды. А сколько случается между двумя ударами сердца! Трудно жить в таких разных масштабах времени, они разрывают тебя. Проще забыть, что ты жил в этих разных временах.

Клацанье громадного метронома снаружи продолжалось.

— Вы рассуждаете, как будто живете в четвертом возрасте, Ина.

В полумраке я различил, что она слегка улыбнулась:

— Полагаю, мне одной жизни достаточно.

Утром мы проснулись от нового звука. Громадная стальная гармошка ворот отъехала в сторону, в ангар ворвался дневной свет, а за ним и Джала, выкликающий наши имена.

Я выскочил из конторки кладовщика, кинулся вниз по гулкой железной лестнице. Джала уже одолел половину пути до конторки, за ним медленно шагала Диана.

Подбежав ближе, я выдохнул ее имя.

Она попыталась улыбнуться, но трудно улыбаться, когда челюсти крепко стиснуты. Лицо Дианы показалось мне совершенно белым, она прижимала к телу повыше бедра что-то вроде большого тампона. Одежда Дианы в пятнах живого красного цвета — кровь, с ужасом понял я.

Через восемь месяцев после обращения Ван Нго Вена к Генеральной Ассамблее ООН криогенные инкубаторы «Перигелион фаундейшн» выдали первые промышленные объемы марсианских репликаторов. На космодроме Кеннеди и на базе Ванденберг готовили к запуску армаду ракет «Дельта-7». Примерно тогда Ван и загорелся желанием посетить Большой Каньон, а разжег его интерес старый номер «Arizona Highways», оставленный в его покоях каким-то биологом-энтузиастом.

Он продемонстрировал мне этот журнал чуть ли не на следующий день:

— Вы только посмотрите! — Ван чуть не дрожал от возбуждения, показывая мне иллюстрированную статью о воссоздании в первозданном виде «Тропы ясного ангела». Река Колорадо рассекает докембрийский песчаник. Турист из Дубаи трясется на муле вместо ожидаемого под ним верблюда. — Слыхали об этом чуде, Тайлер?

— О Большом Каньоне? Конечно. Мало кто о нем не наслышан.

— Потрясающе! Грандиозно!

— Ну, впечатляет, как говорят. Но ведь на Марсе и своих каньонов предостаточно, не так ли?

Он улыбнулся:

— Вы имеете в виду Гиблые Земли. У вас они называются на латыни Valles Marineris, открыли их с орбиты шестьдесят лет назад — или же, что то же самое, сто тысяч лет назад. Да, там есть похожие пейзажи. Но я там никогда не бывал. И теперь уж, конечно, вряд ли придется. Вместо этого я бы с удовольствием посетил Большой Каньон.

— За чем же дело стало? У нас свободная страна.

Ван поморгал, возможно, впервые услышав этот штамп, и кивнул:

— Непременно попрошу Джейсона устроить поездку туда. Поедете со мной?

— В Аризону?

— Да, да, в Аризону, в Большой Каньон! — Ван, конечно, в четвертом, но вел себя чуть ли не как десятилетний пацан. — Поедете?

— Ну, надо подумать.

Я все еще «думал», когда позвонил И-Ди.

Воцарение Ломакса превратило И-Ди Лоутона в политического невидимку. Его статус крупного промышленника остался незыблемым, устроенный им прием не отказывались посетить и крупные государственные шишки, но влияние на уровне кабинета министров, которым он располагал в президентство Гарланда, И-Ди безвозвратно утратил. Поговаривали, что он об этом переживает, что впал он в прострацию, психологически уже не тот, что, окопавшись в своей джорджтаунской резиденции, досаждает бывшим политическим соратникам нежелательными звонками… Все возможно, но ни Джейс, ни Диана о нем больше не слыхали, и я буквально остолбенел, когда, сняв с аппарата трубку, услышал его голос.

— Надо переговорить, — отрезал он без долгих предисловий.

Интересно мне было этакое услышать от человека, вдохновившего Молли Сиграм на роль сексуального шпиона. Рука сама чуть не дернулась обратно к аппарату, чтобы положить трубку. Но… неприлично, сами понимаете.

Он добавил:

— О Джейсоне.

— Ну и поговорите с Джейсоном.

— Не могу. Он меня не станет слушать.

— Это вас удивляет?

И-Ди скорбно вздохнул:

— О'кей. Я понимаю, ты на его стороне, и это естественно. Но я не стремлюсь ему навредить. Наоборот, хочу помочь. Могу добавить: время не ждет. Речь идет о его благосостоянии.

— Я вас не понимаю.

— Но я не могу доверить это проклятому телефону. Я сейчас во Флориде. Двадцать минут от вас. Подъезжай к отелю, с меня стакан — и можешь послать меня куда угодно, прямо в лицо. Прошу тебя, Тайлер, не выламывайся. В восемь, в баре вестибюля «Хилтон», на девяносто пятом шоссе. Может быть, от твоей теперешней покладистости зависит чья-то жизнь.

Он положил трубку, не дожидаясь моего ответа. Я тут же позвонил Джейсону.

— Хм… Если верить слухам, И-Ди теперь еще менее сахарный, чем был раньше. Так что будь осторожен, Тай.

— Да я к нему и не собирался.

— Конечно, я тебя не буду уламывать. Но, может быть, имеет смысл съездить.

— Он мне, кажется, уже достаточно отвесил плюх.

— Понимаешь, надо бы все же выяснить, что он там затевает.