Вообще, подвальчик был сугубо пролетарским — низкие цены, стаканы, среди которых могли, если повезет, попасться и относительно чистые, распластанные по вчерашним бутербродам трупы килек. Густая смесь матерщины и табачного дыма, половой — вечно пьяный и с явственным криминальным прошлым.

Туалет отсутствовал — желающие справляли нужду прямо в Фонтанку, что, впрочем, даже здесь считалось верхом экстравагантности, или, если сил не хватало даже на то, чтобы преодолеть дюжину метров до гранитного спуска, пристраивались прямо в прилегающей подворотне. Редкая интеллигенция отправлялась, в зависимости от политической и национальной ориентации, налево, в туалет патриотического театра, или направо, в Дом дружбы с зарубежными странами.

Как и во всех подобных заведениях, в шалманчике царил дух братства и суровой мужской приязни, изредка нарушавшийся недолгими и не слишком кровавыми драками.

— Это наша забытая молодость, Саныч, — объяснял Виноградову свое пристрастие к заведению собеседник. — Это, наверное, последний осколок России ерофеевской, довлатовской. Когда еще пивные бары были не на валюту — а для всех! Когда на ходу рюмочку да кусочек хлебца с рыбкой… И милиционеры без дубинок.

— Плоть ты от плоти народной! Припадаешь, значит, к истокам?

— Напрасно подкалываешь, Саныч! Я здесь душой отдыхаю, понял? Тут все по-честному…

Да уж, где виноградовский собеседник обитает постоянно — не расслабишься, не отдохнешь. Сожрут — и косточки не выплюнут! А здесь и в душу к тебе никто не полезет, и выворачиваться наизнанку мешать не будут. Ножом пырнут, но зла держать не станут.

— Сам туда лез! Забыл, что с высоты больнее падать?

— Забудешь, как же… Я ведь твоего клиента знал — того, из Центробанка.

— Догадываюсь.

— Объясни все-таки, почему ты так уверен, что он тогда врал? Насчет взятки тихонинской?

Пиво было хорошее, свежее, с плотной шапкой белой пены.

— «Чурбановский» вариант, в чистом виде.

— А-а-а…

Любой профессионал знает эту расхожую историю о первом допросе бывшего зятя Брежнева. Рассказывают, что Чурбанов буквально утопил в нагромождениях правдоподобного бреда и самооговоров слабенькие, с трудом и скрипом собранные следствием эпизоды. А впоследствии со спокойной душой заявил о запрещенных методах воздействия, применявшихся к нему при задержании, о том, что вынужден был подписывать все не читая. По идее, имелись основания для смены всей следственной бригады и возвращении дела из суда на доследование. Но это тогда! А при нынешней ситуации в правоохранительной системе можно было бы считать обвиняемого невинной жертвой после первой же прокурорской проверки.

— Но конкретно-то?

— Очень просто — я позвонил потом, проверил. Главное — мужик действительно больной, еле с инвалидности соскочил. Гипертоник, инфарктник — поздняя стадия. Постоянно на клофелине и прочих понижающих. Эффект, когда ампулку в водке растворяют, знаешь?

— Наслышан.

— Тут то же самое, только наоборот — ему стоило только пятьдесят граммов, стопочку принять и на тот свет, без пересадки. Капли в рот не брал!

— Бедняга.

— И потом… С десятого по двадцать пятое февраля он в больнице лежал, довольно далеко отсюда.

— Где?

— В горах. Есть такие горы — Швейцарские Альпы. Масса частных клиник, лучшие кардиологи…

— Неплохо! Кто скажет, что слуги народа у нас бедствуют?

— Тебе-то грех возмущаться.

— Тоже верно! Но это точно?

— Абсолютно. Поэтому и ухватился он так охотно за дату, которую я подсунул.

— Хитер мужик! А за что его все-таки забрали?

— Не знаю.

— А кто?

— Чекисты. Он сейчас в их изоляторе.

— Взятки?

— Да, говорят… И что-то там с незаконным вывозом валюты в Испанию. Его захватили дня через два-три после нашей встречи.

— Тебя не выложит?

— Вряд ли. Во-первых, он не знает, даже кто я и откуда. Во-вторых, и без сценки в борделе у парня забот достаточно, зачем еще в нестандартных половых пристрастиях расписываться? Проще знать, что кто-то с носом остался.

— Он думает, на зоне его не отыщут? Я, сам понимаешь, о бандитах, не только о ментах.

— И что? Что предъявят, пленку? Так ей грош цена, а то и меньше. Если запись у ребят в погонах, еще и лучше, лишний рассыпавшийся эпизод. А если по бандитскому варианту… Знаешь, я думаю, он догадался, кто все это затеял. В камере хорошо думается.

— Тихонин?

— Я до сих пор не уверен, брал он деньги или нет. Скорее всего, брал, но сумму меньшую, чем Боря с Василевича получил, да и попозже, уже после того как валюта «налево» покрутилась. А пацаны испугались, что отвечать придется, вот и решили подставить.

— И как ты думаешь, что теперь?

— Теперь? Всякое может случиться. Допустим, шепнет он через своего адвоката «михайловским», которые Василевича опекают, что их, бандитов, пара сопляков за нос водит… И что если вдруг попала к ним кассетка с некой записью, то вот это вот на ней — полная лажа, а этому вообще верить нельзя.

— И далее по «чурбановскому» варианту?

— Наверное. Только бандитам для правосудия ни прокурор, ни присяжные не требуются.

— А Тихонин-то с Чайкиным в курсе?

— Я обрисовал перспективу… когда увольнялся.

— Остаться не просили?

— Просили. Чайкин даже потом домой звонил, уверял, что не знал ничего до последнего. Предлагал отдельно, без Тихонина работать.

— Сдаст он его при первом же наезде.

— Это точно! — Виноградов наклонил стакан, и по мутноватому донышку лениво перекатились остатки пены. — Вот такие дела…

— Извини, Саныч, я же не знал, что они совсем говно! Думал, выручу тебя с работой.

— Да ладно, брось!

— Время такое… Страна, чтоб ее!

— Нет. Это мы такие.

Собеседник кивнул и подправил под курткой нагретый телесным теплом черный пластик служебного диктофона.

Апрель 1995 года.

Наблюдать отсюда было удобно — противоположный тротуар, движение в меру оживленное. Как раз то, что требуется, — и объект постоянно в поле зрения, и не настолько пустынно, чтобы машина могла привлечь внимание.

От места парковки получалось до входа метров тридцать, не более.

— Выезжать-то как будем, Егорыч?

Вперед не получалось — прямо в бампер уперся скошенный багажник невесть откуда взявшейся иномарки. Сзади, почти вплотную, притирался носатый «Москвич».

— Как-нибудь… Авось расползутся!

Виноградов, посмотрев на часы, кивнул: за оставшееся время соседи еще успеют смениться. Здесь, в некотором удалении от метро, обычно назначались короткие деловые встречи. Случайные парочки влюбленных тоже надолго не задерживались, предпочитая световое изобилие и всегдашнюю суматоху Невского.

— Егорыч, ты с какого года?

— С пятьдесят первого.

— Надо же. Я думал — моложе. Лет сорок. А за рулем?

— С армии. Считай, всю жизнь…

— Не надоело?

— А что я еще умею? Двадцать пять календарных системе отдал! И под зад ногой…

Водитель рассказывал привычно, не повышая голоса, — и только очень внимательный слушатель мог уловить в его интонациях отголоски незарубцевавшейся смертельной обиды:

— Пенсия — как у врага народа… Себе на литровку да внуку конфет купить. Старуха в драных трусах ходит.

— Егорыч, не гневи Бога! У половины Питера зарплата меньше, чем тебе начислено, да и ту еле-еле платят.

— Сами себе власть такую выбрали! Дерь-мо-кра-тия… Пусть теперь расхлебывают.

— Ладно. Чай будешь? — Виноградов нагнулся, достал термос и начал свинчивать крышку: пить не хотелось, но это представлялось куда более приятным, чем выслушивать в сотый раз одно и то же. Поразительно, но Егорыч был способен практически любой разговор свести к изложению своего политического кредо.

— Налей. И бутерброды… Доедать надо, не везти же домой.