«— Стоять! Лицом к стене!

— Не двигаться!

— Я кому сказал, с-сука…

— А-ах!

— Командир, там, в дальней комнате, — малолетка с мужиком.

— Скажите Солодову, пусть снимет на камеру…

— Оружие ищите. И наркотики!

— Моего не видел?

— Саныч, кажется, там — вторая дверь направо…

— Командир, тут запрашивают, сколько всего задержанных!

— Сколько… Семь, восемь человек? Полна коробочка. Доложи, что около десяти, двое, кажется, несовершеннолетние.

— Наркоту нашли!

— Где?

— Вон в той комнате.

— Саныч, это вроде твой клиент отличился. Действуй!»

Под потолком неуместно и ярко горела люстра. Виноградов нащупал глазами ночник — с раздавленной лампочкой, смятым абажуром. В крошечной кубатуре «глухой», переделанной, видно, из бывшей барской кладовой комнаты царил всеобъемлющий, абсолютный хаос: разбросанная вперемешку одежда, стул, зачем-то наваленный на сползшую к полу постель. По скатерти торопливо расползалось вонючее коньячное пятно.

«— Этого — к остальным! И свободны пока. Документы?

— Вот! А это то, что изъяли.

— Спасибо…»

Спецназовец оторвал от пола слегка оглушенного парня — сначала Виноградову показалось, что на нем не надето вообще ничего, кроме клепаного ошейника. Однако имелась и вторая деталь туалета — не то очень узкие плавки, не то просто широкий шнурок на причинном месте.

В комнате остались двое — Виноградов и тот, знакомый заочно. При галстуке, но без штанов.

«— Присаживайтесь.

— Благодарю! Одеться можно?

— Успеете».

Все верно — то же лицо на фотографии в служебном удостоверении, пухлый бумажник, ключи. Аптечная упаковка.

«— Что это?

— Клофелин.

— Зачем?

— Гипертоническая болезнь. Давление снижать.

— Неужели? Может, для другого для чего? Знаете, как проститутки на вокзалах: капнут в водочку, и привет! В лучшем случае без денег проснешься, а то и вовсе навсегда заснешь.

— Я тоже криминальную хронику читаю, не надо! Там, в бумажнике, справка. И рецепты, хотя не обязательно…

— Да, верно. Предусмотрительно поступаете!

— Пытаюсь. Чтоб в подобных ситуациях вопросов не возникало.

— Постоянно с собой такую аптеку таскаете? Смотрю — клофелин, валидол, еще что-то такое. Это все не наркосодержащие?

— Это не наркотики, товарищ… не знаю звания и имени-отчества?

— Не важно!

— Как скажете. А насчет аптеки если… Третий год на лекарствах. Сначала — атеросклероз, а потом и до инфаркта доработался. Мог на инвалидность уйти, но… Я оденусь?

— Я скажу, когда можно будет.

— Это издевательство! Мы с вашим генералом каждую неделю…

— Заткнись. А то у нас под дверью „Информ-ТВ“ толчется, просит дать что-нибудь для эфира. Пустить?

— Что вам нужно?»

Владимир Александрович был человеком, конечно, эмоциональным. Но не настолько, чтоб уподобиться героям немых комедий, которые в момент озарения начинают лупить себя ладонью по лбу, скрежетать зубами и рвать на груди тельняшку. Тем более когда это происходит посреди Невского проспекта, при мигающем сигнале светофора.

Виноградов, как положено, закончил переход, оглядел себя в витрину бывшего «Сайгона» и грязно выругался, нарушая тем самым статью административного кодекса, относящую к мелкому хулиганству и «безадресное, механическое произнесение нецензурных слов и выражений».

Обязан же был догадаться! Лопух… И потом, когда мужик после отчаянных запирательств и клятв, что не брал он ничего от Тихонина, что видел его пару раз, мельком, но никаких разговоров на тему денег не вел… Но когда, использовав все средства — от банальных угроз до вполне прозаичного шантажа, от апелляций к логике и благоразумию до намеков на возможный компромисс, — Виноградов заорал наконец про грядущую очную ставку, на которой все выяснится про ту встречу тринадцатого февраля…

Вот тут-то бедняга и сломался — окончательно и бесповоротно:

«— Хорошо… Насчет той истории я готов признаться.

— Под запись?

— Как будет угодно. Но могу я быть уверен, что сегодняшняя… неприятная ситуация… нигде и никогда…

— Вот ваши документы. Лежат на столе, задержание не фиксировалось. Как договоримся. Даже видеосъемку сделаем на отдельную кассету, без привязки к месту.

— Придется положиться на вашу порядочность.

— Теперь насчет денег…»

Господи, какое мерзкое понимание засветилось тогда в его глазах:

«— Я должен вам денег заплатить? Что же вы сразу не сказали?! Сколько?

— Не мне. Тем, у кого брали.

— Ах, бросьте! Допустим… Говорите, тридцать тысяч?

— Разве нет?

— Допустим…

— Вы ведь эту сумму должны?

— Многовато. Хотя, конечно… Оригинально задумано. И выполнено блестяще! Поздравляю! Передайте тем, кто вас послал, я согласен. Готов заплатить.

— Звать оператора?

— Зачем? Я же согласен!

— На всякий случай.

— Страхуетесь? Что же, логично. Зовите! Да, вот еще… Там валюта в конверте — ее ведь тоже не фиксировали?

— Да.

— Вы ее заберете?

— Не знаю…

— Бросьте! Знаю ведь, что заберете. Только уговор — не себе, ладно? Пусть это пойдет в зачет долга!

— Как хотите. Я, собственно, не планировал, но… Вася! Иди сюда, Михалков ты наш, Кончаловский… Кино надо снять.

— А штаны? Одеться позвольте?

— Естественно! Кто же раньше не давал? Хотя вот уже товарищ оператор подошел… Да ладно, не волнуйтесь! Он только до пояса захватит».

«Да он же меня просто за шантажиста принял, — подумал Виноградов. — И решил заплатить… А почему? Ага! Ни центика он больше не отдаст. И запись эту долбаную можно спокойно свернуть в трубочку и засунуть себе в… короче, куда угодно можно эту запись засунуть — только показывать ее никому нельзя!»

Владимир Александрович метнулся к ближайшему телефону-автомату, рванул трубку. Не работает! Почти побежал обратно, через дорогу, отчаянно лавируя во встречном людском потоке.

Город реагировал на его суету с корректным петербургским равнодушием — только пьяная нищенка в дождевике да меланхоличный постовой на углу знаменитых проспектов ненадолго удержали Владимира Александровича в поле зрения.

Еще три телефона рядком — новомодные, полукнопочные… И естественно, без признаков жизни!

Наконец очередная трубка отозвалась приветливым гудением. Нервно, дважды сбиваясь и нажимая на рычаг отбоя, Виноградов набрал нужный номер: занято! Еще раз — опять занято!

— Мать их всех… Что делать-то?

К остановке привалился редкий в этот час троллейбус.

— Молодой человек, вы что, заснули? Заходить будете?

Незаметно для себя оказавшись в толпе жаждущих стать пассажирами, Владимир Александрович вмялся в пропахшую потом и слякотью утробу.

— Пробейте, пожалуйста!

— Выходите?

— Я сел только что.

— Пешком надо ходить в вашем-то возрасте…

— Выпущу я вас, не волнуйтесь!

Троллейбус тащился нехотя — усталый, разочарованный, со стоном открывая на остановках двери и тыкаясь в светофоры.

— Давай же, блин! — Последние метры до банка Виноградов преодолел строевой рысью. — Тихонин с Чайкиным здесь?

— Минут десять как уехали, — навешивая обратно цепочку, охранник чихнул и извинился. — Попрощались до завтра. А что?

— Значит, опять без работы?

— Да оба мы друг без друга остались: я без нее, она без меня. Накрылось представительство.

— Не жалеешь?

— Какой смысл? Красивое название — «Золотая плотина»! И все, ничего больше. Обидно, конечно, в профессиональном плане, только разворачиваться начал…

— Не переживай! Постой минуточку. — Собеседник Виноградова исчез в заполнившей все пространство до стойки мужской толчее и вскоре вернулся: — По последней?

— Давай. Чтоб не мешать…

Сегодня решили ограничиться пивом — по причинам, конечно, не финансовым, а скорее исходя из тревоги за собственное здоровье: водка в заведении была явно подвально-подпольного производства, коньяк источал аромат пригорелых покрышек, а до синтетических польских ликеров приятели не опускались даже в худшие периоды жизни…