Но все равно хилая его интеллигентская сущность то и дело давала о себе знать, и капитанские погоны в очередной раз повисали на тоненькой, готовой в любой момент оборваться ниточке.
— Я от ребят слышал. А как дело-то было? В газете вообще неизвестно что пропечатали!
— Мысль изреченная есть ложь. Тем более мысль напечатанная — это ложь вдвойне.
— Хорошо сказано.
— Это я не сам придумал. А дело было так. Одна девица — даже не легкого, наилегчайшего поведения — попала на учет в психушку.
— За что?
— Пыталась себе по молодости вены порезать или что-то в этом роде… Не суть. Может, действительно у нее мозги набекрень, а может, просто «косила» под шизофреничку. Жила с мамашей в однокомнатной квартирке на Просвещения, раз в год в больничке отлеживалась. Заодно трипперок очередной подлечивала: в кооперативах бабки бешеные нужны, а для психов — бесплатно.
— Надо же!
— Э, не завидуй. Словом, померла у нее мамаша. Дочка дура дурой, но сообразила — купила справку себе из районного психдиспансера, что на учете не состоит. Пришла в банк, попросила ссуду — под залог недвижимости. Все чин чином: документы в порядке, бумаги — из жилконторы, туберкулезная, разнообразные «формы девять» и прочая макулатура — вроде присутствуют. Послали банковскую безопасность проверить — тоже все в порядке, квартира фактически существует, относительно не загажена.
— С участковым не разговаривали? С соседями?
— Нет. Я же говорю — лопухнулись!
— С другой стороны, кто мог подумать…
— Саныч! Им за это деньги платят — чтоб думали! Неплохие, между прочим, деньги.
— А потом что?
— А потом она, конечно, кредит в срок не вернула.
— Много?
— Тысяч десять долларов. Или около того.
— Да-а, за такую сумму могли и башку снести.
— Что и пытались сделать. Но не сразу — сначала позвонили, предупредили, что приедут выселять, когда срок подошел. Она, не будь дура, сделала вид, что согласна, попросила даже с грузовиком помочь — якобы для переезда в какую-то комнату. А сама — в Скворцова-Степанова брык! И залегла.
— Ли-ихо!
— Ну, оттуда уведомление в банк, что гражданка такая-то недееспособна и сделки, совершенные ею, недействительны.
— И в суд не подашь…
— Конечно. Квартиру у нее никто не отнимет, заставить ссуду вернуть — фигушки! Даже если утюг в задницу — ну, подпишет она любую дарственную, хоть доверенность на право отстрела бегемотов, а толку-то? С психа — какой спрос?
— К уголовке за мошенничество не привлечь, — задумался Виноградов. — Ответчиком по иску тоже не получится. Попали ребята! Можно, конечно, попытаться стрелки перевести на того, кто ей в районном диспансере штампик ставил…
— Думаешь, ты один такой умный? Те ребята тоже пытались с девкой по-хорошему потолковать. Так она им сначала на главврача показала, потом какую-то бабу из регистратуры приплела, а в конце вообще ахинею понесла.
— Грамотно.
— А что делать? Банкиры дождались, когда эта крыса положенный курс лечения прошла, дали денег, чтоб ее дня лишнего не держали — и прямо на выходе перехватили. Вывезли на дачу и начали обрабатывать: трахнут — побьют, побьют — опять трахнут…
— На всю сумму хотели? На десять тысяч надо было долго стараться.
Виноградову жалко, конечно, было девку, но… не очень!
— Нашим операм кто-то простучал — держат заложницу, измываются. Мы и сорвались дежурной группой.
Владимир Александрович кивнул — а что делать? Служба!
— Стреляли?
— Было немножко. Те подумали, что бандиты, начали сопротивляться. А наши парни этого ох не любят! Из мордатых одного положили, двух ранили. Сережку Ильина зацепило, дробовиком…
— А девка?
— Что ей будет? Потерпевшая! Круглосуточный пост теперь выделяем на охрану.
— Вот, мать его так! А выговор-то за что?
— Надо было крайнего найти. Написали, что в нарушение приказа такого-то от числа такого-то перед началом штурма здания не было преступникам предложено добровольно освободить заложницу. Вот, у меня выписано: «…Также старший группы захвата не представился… Не принял все меры для исключения применения табельного оружия». Да! Вот еще: «…У ряда сотрудников отсутствовали отличительные знаки и эмблемы установленного образца». Как тебе?
— Аргументированно.
— То-то и оно! Понатворили инструкций — и попробуй нарушь хоть одну. В клочки порвут, промокашки свинячьи. А сами пистолет только в «Полиции Майами» видели.
— Судя по сериалу, там то же самое.
— Везде бардак! Ты-то как?
— Так, помаленьку…
— Слышал, ты с серьезными людьми поцапался? Даже побегать пришлось — аж за бугор?
— Было дело. Лучше решил так, чем в покойники. Уволили, зато не посадили. И жив остался, что тоже неплохо.
— Правильно! Помнишь, у Шекспира: «Ведь тот не вор, кто козням вопреки уносит ноги тайно, воровски!»
— Надо же, прямо про меня… Это откуда?
— «Макбет». У меня есть — в переводе Пастернака. И еще одно издание, одиннадцатого года…
— Тысяча восемьсот одиннадцатого? — Виноградов бы не удивился, половину зарплаты Виктор тратил на книги.
— Нет, девятьсот одиннадцатого. Я покажу тебе.
— Спасибо, в следующий раз. Так что посоветуешь?
Барков поморщился и почесал за ухом:
— Поганые дела у твоих ребятишек!
— Витя, это я и сам знаю.
— Ох, не нравится мне все…
— Ты не стони. Говори толком, если есть о чем.
— Саныч, может, пошлешь их куда подальше?
— Нельзя. Некрасиво! Банкиры — они как дети. Заигрались в свои акции, биржи, дивиденды… Грех беззащитных под танком бросать. Растопчут.
— Платят хорошо?
— Нормально. Не в этом дело. Мы в ответе за тех, кого приручили.
— Раньше ты говорил это об агентуре. Я помню.
— Времена меняются. Ну?
— Если все, что ты мне вчера рассказал, правда…
— Не знаю!
— Видишь, даже этого ты не знаешь. А просишь, чтоб я…
В общем, Барков был, конечно, прав.
— Все верно, Витя. Извини. Чаю еще нальешь?
— Давай подставляй… — Виноградовский приятель не пил, не курил, соблюдал православные посты и вечерами медитировал на балконе под музыку даосских монахов. — Даже не знаю, что посоветовать.
— Да не нужны мне советы. Мне нужны люди — в форме, с оружием. И доступ в компьютер.
— Подумай еще раз, Саныч.
— Тот мужик — сволочь! Тихонин с Чайкиным тоже не подарок, но в этом случае их капитально подставили…
— В следующий раз умнее будут.
— Следующего раза может вообще не быть! Мальчишки с самолюбием, отдавать не собираются ни цента.
— Значит, завалят их. Или калеками сделают.
— Из-за той сволочи. Так?
— В общем, да. Пусть заявление напишут в РУОП, если подстраховать, то…
Виноградов поднял глаза на собеседника:
— Издеваешься?
— Да нет, я так…
Барков помолчал, помешивая ложкой остывающий чай:
— А что ты, собственно, задумал?
— Не знаю.
— Брось!
— Нет, действительно, еще толком не решил. Есть наметки какие-то, но пока… Понимаешь, силой этого гада признаться не заставишь. Во-первых, опасно, а потом — никому не нужно такое доказательство. Под паяльником каждый что угодно подтвердит! Бандюганы это прекрасно знают, лучше нас с тобой.
— Что-то другое нужно.
— Именно! Записи, что ли, собственноручные… Должен же такой человек вести какую-нибудь «черную» бухгалтерию? Он же финансист, а у них это в крови. Может, дискета какая-нибудь с паролем?
— Вряд ли. Дураков сейчас все меньше, грамотные стали.
— Лучше, конечно, чтоб он сам признался.
— По своей воле? И явку с повинной написал? Снялся на камеру! Эй, ты что? Спать собрался?
Виноградов прикрыл веки и вытянулся в кресле, закинув на затылок скрещенные пальцы рук, — так ему легче думалось.
* * *
— А что такое совесть? В некотором роде это замполит души…
Владимир Александрович только крякнул — пользуясь тем, что из замкнутого пространства «жигулевского» салона деться было некуда, Барков уже второй час безнаказанно удовлетворял свою страсть к словоблудию.
