Выпад Ли против отца мгновенно стал известен всей семье, и ей пришлось выслушать от Сильвии еще одно нравоучение о том, что хорошо и что плохо. На этот раз Сильвия уже не стеснялась в выражениях, поскольку выступала в роли защитницы родителей, браня сестру за ее к ним отношение. Обстановка в «Эбсолутли флорал» накалилась до предела, так что и другие служащие не остались в стороне.
Однажды Пэт Голсуорти спросила Ли:
– Ты действительно встречаешься с парнем, которому всего лишь тридцать?
Ли гневно обрушилась на нее, сказав, что это не ее дело и что, если она не хочет остаться без работы, пусть лучше обсуждает с бухгалтером перспективы цветочного бизнеса.
Позже Ли извинилась перед Пэт за свои слова, но, по правде говоря, трещина в их отношениях с Сильвией уже начинала мешать делу. С трудом выдерживая общество друг друга, они неохотно обсуждали будничные проблемы своего предприятия – заказы, счета, графики поставок, – решение которых на самом деле было крайне важно для четкого функционирования этого сложного механизма. Разброд в верхних эшелонах неизбежно приводил к халтуре, неразберихе и общей нервозности среди подчиненных.
Как-то в четверг позвонил Кристофер.
– Оденься во что-нибудь классное. У меня свободный вечер, и я хочу пригласить тебя на ужин в «Карусель» в Сен-Поле.
В ресторане, оправдывающем свое название – он медленно пльш по кругу в море городских огней, – Крис извлек из кармана кольцо с таким большим бриллиантом, что носить его под кожаной перчаткой было бы просто невозможно.
– О, Кристофер… – сказала Ли, с замиранием сердца уставившись на кольцо, сиявшее из глубины голубой бархатной коробочки. – О, вы только взгляните… Что ты натворил?
– Я люблю вас, Ли Рестон. И хочу, чтобы вы стали моей женой.
Он взял ее руку и надел кольцо на палец. Как всегда, ногти у нее были обломаны, кожа шершавая.
– Но оно такое большое. И как мне с ним быть, если я целый день копаюсь в земле с цветами?
– Положи в ящик комода и надевай, когда приходишь домой. Так ты выйдешь за меня замуж?
Она подняла на него взгляд и почувствовала, как подступают к глазам слезы.
– О, Кристофер, я не могу поверить в то, что это наяву. Я хочу… ты знаешь, что я хочу. Но как я могу?
Недовольство семьи угнетало ее, она была в смятении. Она любила этого человека и думала, что они смогут быть счастливы, но оказывалось, что не все можно решить так просто.
– Все остальное в моей жизни рушится, – печально произнесла она. И, придав голосу самые нежные интонации, на которые была сейчас способна, добавила: – Извини… я не могу носить это. – Она сняла кольцо и положила его обратно в коробочку. – Просто не могу. И к тому же оно слишком красиво для моих уродливых рук.
Жалкий, раздавленный, он уставился сначала на кольцо, потом на нее. Она избегала его взгляда – слишком тяжело было видеть его в таком состоянии. Наконец он взял ее руки в свои.
– Ли, не делай этого, – умоляюще произнес он. – Пожалуйста.
– Ты ведь догадываешься о том, что я сейчас скажу?
– Не надо. Не говори этого, пожалуйста.
– Но все отвернулись от меня. Все.
– Кроме Джои.
– Да, кроме Джои. Но даже на нем это отражается. Дженис не приехала на его день рождения, не пришли его бабушка и дедушка. На работе мы с Сильвией разговариваем сквозь зубы. Все это осложняет и наш бизнес. Что мне делать?
Он посмотрел на их сплетенные руки, потер большими пальцами ее ладони. Он все больше мрачнел, и затянувшаяся пауза красноречиво говорила об этом. Он прекрасно сознавал, какие проблемы привнес в ее жизнь и что ее замужество лишь усугубит их. Тем не менее он не мог заставить себя положить обратно в карман уже подаренное кольцо.
Подошел официант и поставил перед ними заказанные блюда – дымящиеся, изысканные, каждое – шедевр кулинарного искусства. Пробормотав «спасибо», они взялись за вилки, но, вместо того чтобы наслаждаться вкусной едой, только давились ею.
Ли вновь заговорила, и в голосе ее звучала горечь:
– Ты знаешь, как важна для меня семья. Я таким трудом пыталась сохранить очаг после смерти Билла. Мои родители всегда были рядом, да и с Сильвией мы были лучшими подругами. Когда мы открыли магазин, у нас так все ладилось, что даже мама удивлялась. А сейчас… – Она содрогнулась от воспоминаний последних дней. – Сейчас все идет прахом.
– И потому ты вычеркиваешь меня из своей жизни.
– Не надо так говорить.
– Но это правда. Я думал, что наши отношения чего-то стоят, но ты хочешь порвать их из-за того лишь, что твоя семья их не одобряет. Что, по-твоему, я должен испытывать после этого?
– Мне тоже нелегко, Кристофер.
Он устремил взгляд в окна, за которыми проплывали виды ночного города. Проблески далекого Миннеаполиса сменились темной лентой реки. Он делал вид, что поглощен едой, и пальцы его сжимали стакан с водой. Наконец он осмелился взглянуть на нее.
– Ли, я ни разу не обмолвился дурным словом о твоих близких. Я по-прежнему считаю их прекрасными людьми. Даже несмотря на то, что они сейчас делают. Но ведь они возражают не против меня, а против моего возраста. Я искренне верю в то, что для них я остаюсь порядочным, законопослушным и честным парнем, который готов сделать все, что в его силах, лишь бы ты была счастлива. Но мне всего тридцать, а тебе сорок пять, и потому они говорят, что ты сошла с ума, что наш брак не продлится долго, – в общем, забивают тебе голову всяким хламом! Это же чертовски несправедливо, и ты не права, что уступаешь их нажиму!
– Может, я и не права, но иначе я пока поступить не могу.
– Пока? Что это значит?
Она глотнула побольше воздуха и произнесла слова, от которых разрывалось сердце.
– Это значит, что мы не должны встречаться какое-то время.
Он замер, словно пытаясь осмыслить сказанное. Оба они хорошо понимали, что «какое-то время» может растянуться в бесконечность. Если ее семья не дает согласия сейчас, где гарантия, что в будущем все изменится?
Он стиснул зубы и вновь уставился на далекие огни. Лицо его все больше напоминало маску, высеченную из камня.
– Пожалуйста, Кристофер, не надо так реагировать. Это ведь не моя прихоть.
Он продолжал смотреть вдаль, а их ужин превратился в холодное месиво, застывшее на тарелках. Наконец он поднял с колен салфетку, скомкал ее, положил рядом с тарелкой и, не глядя на нее, сказал:
– Что ж, если такой финал неизбежен, давай обойдемся без резкостей. Я не хочу добавлять тебе страданий. Если ты не против, Ли, я готов уйти прямо сейчас. Я больше не голоден.
Обратный путь из Сен-Поля в Аноку занял полчаса. После ужина Кристофер был предельно учтив, помог Ли надеть пальто, поддерживал за локоть, пока они шли к машине, открыл перед ней дверцу, проследил, чтобы ей было удобно сидеть. Всю дорогу он внимательно следил за скоростью, вел машину аккуратно, мягко тормозил у светофоров, так что она даже не замечала остановок. Он настроил радио, включил обогреватель у ее ног, не забывал давать сигналы поворота.
Ли чувствовала себя так, словно в груди у нее надувался воздушный шар, черпая все больше и больше воздуха из ее легких, так что ей самой дышать становилось все труднее.
Сердце ныло.
Жгло глаза.
В горле стоял ком, и она почему-то подумала о том закупоренном садовом шланге.
Если бы только он взвился от ярости, вел машину, как обезумевший маньяк… Но вместо этого – безупречная выдержка и хладнокровие.
Подъехав к ее дому, он, не выключая двигателя, вышел из машины, чтобы открыть ей дверь, подал ей руку, помогая спуститься с высокого сиденья, и, поддерживая под локоть, проводил по скользкой аллейке до двери.
У порога она остановилась, в отчаянии от того, что делает, чувствуя, как уже заполняет душу пустота, которая станет еще более ощутимой и болезненной, как только он уедет. В прихожей горел свет, отбрасывая блики на их лица, ночной ветер кружил поземку у их щиколоток. Снег потемнел от времени и лежал во дворе тяжелым серым одеялом. Воздух был пропитан сыростью, которая, казалось, проникала через одежду, впитываясь в поры кожи, подкрадываясь к самому сердцу.
