То есть это я сейчас перевожу свои мысли на нормальный язык. А тогда какая-то каша была. Но примерно в таком духе. И я с этой кашей в голове ничего не боюсь, хоть десять человек на меня нападай. Причем и Питер, и Шишел, и Ригли, все, сволочи, куда-то смылись. А мне плевать, я махаю кулаками направо и налево, мне тоже попадает, кто-то орет: псих, псих! Обколотый!
Смотрю, передо мной мент. Я ноги в руки и в сортир. Закрылся на задвижку, только какая там задвижка! Мент дверь вышиб одним ударом, а я уже в окно лезу. Он меня за ногу хватает, и тут я обернулся, примерился и каблуком ему по зубам. Придется ему вставную челюсть вставлять теперь. Вылез, а там щебенка. Крупная такая. Я схватил несколько камней — и по окнам. Штуки четыре разбил. И опять ноги в руки.
Ай да Мистер Саша.
Сейчас я, господа, признание сделаю.
Мне стыдно.
Нет, честное слово.
Во-первых, я слова не сдержал. Я же не хотел больше ни курить, ни колоться. Значит, у меня силы воли нет? Какой я после этого политик?
И еще я понял вдруг, что я положительный человек. То есть такое же дерьмо, как и все, но все-таки с совестью. Мне почему-то и этих дураков жалко, кому я в клубе кулаками попал. И мента этого поганого жалко. Он и так людей ненавидит из-за своей профессии, а теперь еще больше ненавидеть будет. Меня-то он не поймает, я больше в этот клуб не пойду. Но поймает другого и на нем всю злость выместит.
И даже окон мне жалко. На деньги трудового народа их покупали и вставляли. А я, разбойник, взял и разбил.
Разбойник — от слова «разбить».
Тогда иди, Мистер Саша, и признайся.
Нет. Не смогу. Отговорка такая: не хочу маму огорчать.
На самом деле — боюсь.
Ладно. Закрыли тему.
Другая тема все та же: Лера.
И все та же история: она мне позвонила, и я тут же к ней захотел.
Но она другое предложила: встретиться на трамвайной остановке с лыжами. Она, видите ли, сто лет на лыжах не каталась. Доедем на трамвае до турбазы «Авангард», там рядом лесок, хорошие лыжные места.
Ладно, поехали.
Странно, по идее, она должна озираться и бояться, чтобы ее никто не узнал. А она совершенно свободно в трамвае стоит и даже ко мне прижимается. Наоборот, я озираюсь. Я тоже никого не боюсь, кроме двух людей: Вики и Маши.
Маша — понятно, но Вика-то почему? У нас ведь с ней договор, что я с ней без всякой любви, а только из-за ее шантажа.
Короче, приехали, стали кататься на лыжах.
Лера охает и ахает: какой снег, какие деревья, какой воздух! Ты знаешь стихи про зиму?
Я говорю: знаю, но забыл. А самому почему-то в голову лезет детская хохма-переделка:
Зима поет, аукает.
Медведь в берлоге пукает.
В общем, господа, скучно мне было.
Но я взял себя в руки и подумал, что обязан уметь в любой ситуации быть на высоте. Поэтому чего-то такое пофилософствовал на темы природы и погоды. Лера слушает внимательно, а мне смешно.
Накатались, вернулись в город.
Она говорит: давай оставим этот день таким, какой он есть.
Я намек понял. Но оставить никак не мог. И сделал трагическое лицо. Она говорит: какой ты неуемный.
Ха! Это вопрос, кто неуемный.
Но, между прочим, неуемность свою доказывал до позднего вечера.
А домой когда шел, думал: пора мне эту историю завязывать. Я с этой историей совсем забыл о главной цели своей жизни: о Маше.
И я придумал кое-что. И завтра исполню.
ОНА
Это был один из лучших дней в моей жизни. Мы катались с ним на лыжах в пригородном лесу. Я не хотела, чтобы нас связывало только… Ну, понимаешь. Мы катались, мороз и солнце, день чудесный. Он разговорился, много говорил. И, надо заметить, довольно оригинальные вещи. Для своего возраста, по крайней мере.
Я была так счастлива, что мне ничего другого не хотелось. Но он напросился. И я не смогла устоять.
Кажется, он влюблен весь, всем собой. Глаз с меня не сводит. Обнимает так, будто каждый раз — первый.
Я уже начинаю с беспокойством думать о том времени, когда кончатся каникулы. Ведь придется входить к ним в класс с таким видом, будто ничего не было. Ужас, ужас. Мне кажется, все посмотрят на него, на меня, и все поймут. И что тогда?
Но я совсем голову потеряла, потому что ничего не боюсь. Ну и пусть узнают. Мы уедем с ним, убежим. Или поженимся. Почему бы и нет? Почему бы и нет, я спрашиваю? Что это за выдумки и условности? Почему нельзя? Если любовь, все можно!
ОН
Тридцать два, пятнадцать, сорок. Это телефон Маши.
Я позвонил ей и сказал, что попал в трудное положение. Не знаю, как выпутаться. Мне нужен совет.
У тебя умная мама, сказала она, посоветуйся с ней.
Я сказал, что мне нужен посторонний совет. Но женский. Именно женский совет.
Как я и рассчитывал, она заинтриговалась. Что ж, говорит, заходи.
Это был рабочий день для всего трудового населения, и ее родителей не было дома.
Я без всяких предисловий говорю ей, что сейчас скажу одну очень секретную вещь. Надеюсь на ее молчание.
Она даже обиделась. Но молчит.
Я гоню дальше.
Говорю: что делать, если тебя любят, а ты нет?
Она говорит: это ты про Вику?
Я говорю: какая Вика, при чем тут Вика?
Она удивилась: а кто тогда?
Я говорю: сиди крепко, а то упадешь. Это Лера.
Какая Лера?
Валерия Петровна!
Она на меня смотрит и не знает, верить или нет.
Тогда я начинаю во всех подробностях. Ну, не во всех. Но почти. Что Лера зазвала меня в гости (что на Новый год, не сказал, само собой) для того, чтобы книгу мне дать. И вместо книги вдруг признается мне в любви и говорит, что если я ей тем же самым не отвечу, то она сейчас же с балкона выбросится. Что мне было делать?
Маша слушала меня с большим вниманием.
Потом спросила: и что теперь?
Я говорю: буквально преследует, звонит постоянно. А мне ее жалко. У нее явно сдвиг по фазе, она просто больной человек!
Маша очень рассудительно говорит: никто не имеет права заставлять другого человека любить себя насильно.
Я говорю: это понятно, но как ей объяснить?
Маша говорит: ничего не надо объяснять, она все равно не поймет. Просто пригрози ей, что все расскажешь.
Кому?
Матери или друзьям. Все равно.
Она прыгнет!
Ничего не прыгнет. Не так это просто. А если прыгнет, туда ей и дорога. Если человек от любви с собой кончает, то это не любовь, а эгоизм.
Мудрая мысль, господа, не правда ли?
Тут я печально говорю: все дело в том, что у меня нет никого. Если бы я пришел и сказал: извините, у меня другая женщина есть, она бы, может, успокоилась.
Маша задумалась, а потом говорит: в этом есть логика. Да, говорит, впутался ты в историю!
И при этом посматривает на меня так, как никогда не смотрела.
Я на это и рассчитывал! Я знаю человеческую психологию. Она у всех одинаковая, независимо от возраста. Вот я рассказал Маше эту историю. И она тут же увидела меня в другом свете. Как взрослого мужчину. Она увидела, что меня нужно спасать и защищать. Она стала ревновать меня к Лере, даже если не любила.
А я говорю с тяжелым мужским вздохом: господи, как тяжело!
А она говорит: просто ты слишком добрый. И гладит меня по голове. А я целую ее руки. А потом целую ее губы.
То есть, господа, случилось то, о чем я всю жизнь мечтал: любимая женщина в моих руках! Но я обнимаю ее, целую ее и чувствую, что ничего не чувствую! Какой-то кошмар.
А она шепчет: глупенький, как ты мог сказать, что у тебя никого нет, у тебя я есть.
А я думаю: ну, допустим, пока еще нет. Но чувствую: она уже ко всему готова.
А я не готов!
Нет, можете вы себе это представить?
Держу ее, мечту свою, в руках и думаю о том, что ни черта у меня не выйдет.
Нет, слишком я нервный. То ли это возрастное, то ли я от природы такой.
