После того Хансен не пытался с ним говорить. Даже не пробовал расспрашивать о творящемся за стенами домика.

Однажды Ваньца пропадал дольше обыкновенного. Вдруг дверь распахнулась и запыхавшийся мальчик с восторгом бросился к отцу:

— Господин! В становище пришли другие духи. Много духов. Такие же белые и большие. Они много кричали, смеялись. Они взяли в плен тех духов, что сидели на холме. Они отняли у них огненные палки. Они ведут их сюда.

Великий медленно поднялся со стула и положил жилистую руку на голову мальчика:

— Не торопись, Ваньца, скажи, откуда они пришли.

— Они приехали на собаках. У них много, много собак. Маньца сказал народу, что это духи светлого Нума. Они пришли, чтобы прогнать от нас злых духов Аа. Маньца говорит…

Но мальчик не успел кончить. На ступеньках раздались тяжелые шаги. Дверь медленно отворилась и в горницу ввалилась шумная ватага молодых моряков в черных бушлатах и черных ушастых шапках. Впереди коренастый седой моряк. Капитан Воронов.

— Здравствуйте, товарищи, — раздельно пробасил капитан. — Кто здесь будет хозяин?

Он вопросительно обвел глазами присутствующих. Остановил взор на гордо выпрямившемся во весь рост Великом.

— Вы, што ли?

Великий ничего не отвечал. Он только вздрагивал при каждом слове Воронова.

Воронов удивленно повторил вопрос:

— Ну, в чем же дело, кто хозяин-то?

Вдруг Великий, вытянув руку, подошел к капитану. Он властно взял его за плечо; медленно, отчеканивая слова, произнес по-русски:

— Скажи мне, кто я?

Моряки удивленно переглянулись. Воронов, смешавшись, посмотрел на Хансена и Шнейдера:

— Что это значит?

Великий разочарованно опустил руку:

— Значит, и ты не скажешь… А я думал, что ты знаешь. Разве ты тоже немец?.. Тогда, значит, и ты с ними. Тогда и ты лжешь!

Хансен сделал шаг вперед и быстро заговорил по-немецки:

— Я Фритьоф Хансан.

Воронов молча протянул старику руку.

— Сейчас мы с вами все выясним, — продолжал норвежец. — Этот человек болен. По-видимому, он русский. Он думает, что мы злые духи, пришедшие отнять уголь у его народа. Вас он принимает за добрых духов, пришедших прогнать нас. Здесь он правит. Как всегда, туземцы сочли безумие несчастного святостью. Я не знаю, удастся ли вам рассеять это заблуждение. Но мне кажется, что нужно во всяком случае повести дело так, чтобы избежать каких бы то ни было конфликтов. Возьмите на себя роль избавителей поселка от нас и выведите наших людей отсюда. Иначе им придется очень плохо.

Воронов засмеялся.

— Боюсь, что мы действительно явились избавителями поселка. Относительно участи ваших товарищей можете быть покойны. За них ручаюсь вам я, командир «Большевика». — Воронов повернулся к Великому и мягко произнес:

— Я знаю, старик, кто ты.

Великий всем телом надвинулся на капитана, впившись в него огромными голубыми глазами.

— Ты моряк, — так же мягко сказал капитан.

Великий сразу осел и разочарованно покачал головой:

— Нет, ты лжешь. Моряк — ты. Я другой.

Глаза Воронова сверкнули, он стремительно сделал шаг вперед и, взяв Великого за руку, резко, повелительно отчеканил:

— Нет, ты моряк. Я не лгу.

Великий подался под тяжелым взглядом капитана. Он сразу весь осел и сжался, как от удара. Дергающимися губами он прошептал:

— Хорошо, я моряк… Но… — он на минуту задумался. — Скажи мне еще, кто они.

Он показал на Хансена и Шнейдер а.

— Они те, за кем я пришел. Я беру их в плен. Они понесут наказание за то, что пришли сюда, — ответил Воронов.

Великий покачал головой и быстро подошел к своей постели.

— Тогда я хочу сам, — сказал он на ходу.

Повернулся от постели, держа в вытянутой руке большой маузер.

Все, как один, присели под черным очком дула.

Прошло почти две недели с тех пор, как Воронов прибыл со своей командой в поселок.

Много искусства потребовалось на то, чтобы сговориться с туземцами. Пришлось даже дважды отправлять санные караваны к ледоколу, чтобы доставить к становищу кое-какие запасы, вроде сахара и муки. Окончательному укреплению авторитета Воронова послужило то, что он подарил населению несколько винтовок. Отобрав лучших охотников, он научил их стрелять.

Зато команда «Большевика», поголовно создавшая в эти дни в становище настоящий агитпроп, в результате качала своего старого капитана. Даже Маньца, сам старый Маньца согласился называть себя не иначе, как «председатель островного совета».

— Собственно говоря, — сказал при этом Михайло, — место это по справедливости должно бы было быть предоставлено Илье Вылке, как он на этом острове первый советский представитель.

Воронов засмеялся:

— Я не думаю, что эта старая ворона будет ему хорошим заместителем, но надеюсь, что здешняя молодежь довольно быстро войдет во вкус настоящей жизни без Ну- мов и Аа и покажет старой песочнице кузькину мать.

Много хлопот доставили переговоры о дальнейшей судьбе развенчанного Великого. Наконец, было решено, что он отправится вместе с командой советского ледокола на большую Южную землю. К удивлению, сам Великий отнесся к этому известию почти безразлично. Он вообще проявлял в последние дни почти полное равнодушие к тому, что делалось вокруг него. Он весь ушел в перечитывание того, что было им написано за время пребывания на острове. Однако он ревниво охранял рукописи от взоров посто-

ронних. В последний момент, когда Воронов и Хансен решили уж было, что при отправке больного им удастся захватить тетради, Великий совершено неожиданно сжег их без остатка на жаровне в своем доме. К этой жаровне он так до последнего момента никому и не позволил притронуться. Только старый Маньца, приходя в домик, выгребал шлак и подбрасывал свежий уголь.

В день сожжения документов, когда в горницу вошли Воронов и Хансен, Великий сидел, развалясь, в высоком кресле и небрежно помешивал железным прутом в огне. Он радостно обернулся к вошедшим:

— А вы знаете, господа, я ведь знаю, кто я.

Хансен даже вскрикнул от неожиданности.

Великий задумчиво посмотрел на огонь.

— Я Николай Васильевич Гоголь, — медленно произнес он. Худым костистым пальцем он указал на огонь. — И вон там сгорела моя душа… Моя мертвая душа.

Он уронил на грудь седую копну головы.

Гости молча стояли у двери.

Великий поднялся:

— Теперь я могу итти с вами на… Как вы сказали, куда я должен идти?

— На ледокольное судно «Большевик».

— Да, на «Большевик».

Великий обернулся к двери:

— Ваньца!

Мальчик вбежал в горницу с руками, полными кристаллов исландского шпата. Великий ласково поманил его к себе:

— Брось это, мой мальчик.

— Но в них играет все солнце. Вот, смотри, пойдем на улицу. В каждом камешке помещается целое солнце.

Великий мягко засмеялся:

— Ну хорошо, возьми эти камни… Только не бери угля. Не надо угля.

— Хорошо. А куда мы поедем?

— Мы поедем с тобой на… — он вопросительно взглянул на Воронова.

Тот снова подсказал:

— На «Большевик».

Великий кивнул головой и медленно пошел к дверям. Он ни разу не обернулся. Мальчик весело побежал следом.

Так они пустились вслед много раньше отправленным к берегу американцам.

Через четверо суток собаки с визгом и лаем бросились к кромке берегового припая, к стремглав несущимся им навстречу от судна мохнатым псам.

Пока на берегу шли последние сборы, Воронов набрасывал подробное радиодонесение.

Оленных, стоя в стороне, внимательно следил за капитаном.

Воронов, кончив, подозвал матроса:

— А ну, товарищ, дуй-ка на судно, сдай вот это радисту. Пусть сейчас же сбросит на берег.

— Есть, товарищ командир.

Матрос повернулся было идти, но его остановил подошедший Федор.

— Господин капитан, позвольте мне отправить это радио самому, — просительно обратился он к. Воронову.

— Совершенно не к чему, — пожал плечами капитан, — у нас есть свои радисты.