– Спасибо, Лен, – поблагодарил он Крайтона.

– Билли, не хочешь ли ты…

– Я поднимусь через десять минут. Пожалуйста, оповести всех, что совещание генштаба начнется через четверть часа. Если они в постелях, дай им пинка, чтобы шевелились.

– Да, сэр.

– И, Лен…

– Да?

– Я рад, что именно ты сообщил мне об этом.

– Да, сэр.

Крайтон вышел. Старки посмотрел на часы. Потом подошел к мониторам, вмонтированным в стену. Включил номер два и, заложив руки за спину, задумчиво уставился на безмолвную столовую проекта «Синева».

Ларри Андервуд повернул за угол и нашел место для парковки, достаточно широкое, чтобы втиснуть свой «датсун-зет» между пожарным гидрантом и чьим-то заполненным доверху и лежащим на боку мусорным контейнером. В нем лежало что-то мерзкое, и Ларри попытался убедить себя в том, что в действительности не видел окоченевший труп кошки, в белый живот которой вгрызалась крыса. Она рванула в темноту от света фар его автомобиля, и ему не составило бы труда поверить, что ее и вовсе не было. Кошка, однако, никуда не делась, и, глуша двигатель «зет», Ларри пришел к выводу, что если веришь в одно, придется поверить и в другое. Ведь говорили же, что в Париже самая большая популяция крыс во всем мире? Благодаря старым дренажным и канализационным системам. А Нью-Йорк не сильно уступал Парижу, и если Ларри не изменяли воспоминания о растраченном впустую детстве, отнюдь не все нью-йоркские крысы были четвероногими. И зачем он вообще паркуется у этого разваливающегося городского особняка, размышляя о крысах?

Пятью днями ранее, четырнадцатого июня, Ларри пребывал в солнечной южной Калифорнии – этом пристанище наркоманов, сектантов, единственных в мире круглосуточных ночных клубов с танцовщицами гоу-гоу и «Диснейленда». Нынешним же утром, без четверти четыре, он прибыл на побережье другого океана и заплатил за проезд по мосту Трайборо. Сыпал унылый мелкий дождь. Только в Нью-Йорке мелкий летний дождь может казаться таким невыносимо унылым. Ларри видел, как дождевые капельки сливались на ветровом стекле «датсуна», а восточный небосклон уже начала подсвечивать заря.

Дорогой Нью-Йорк, я снова дома.

Может быть, «Янкиз» в городе. Хоть какое-то оправдание для путешествия. Доехать на подземке до Стадиона, пить пиво, есть хот-доги и наблюдать за тем, как «Янкиз» громят Кливленд или Бостон…

Мысли унесли его куда-то прочь, а вернувшись в Нью-Йорк, он увидел, что стало заметно светлее. Часы на приборной панели показывали 6.05. Похоже, он задремал. И теперь убедился, что крыса настоящая. Потому что она вернулась. И уже выгрызла немалую дыру во внутренностях кошки. Пустой желудок Ларри трепыхнулся. Он было собрался посигналить и прогнать крысу, но взглянул на спящие дома, охраняемые пустыми мусорными контейнерами, и передумал.

Он просто сполз пониже в ковшеобразном водительском кресле, чтобы не видеть, как крыса завтракает. «Только заморю червячка, мой дорогой человек, и тут же обратно, в тоннели подземки. Возможно, мне еще доведется увидеть тебя, старина. Хотя я очень сомневаюсь, что ты при этом тоже увидишь меня».

Фасад здания украшали написанные краской из баллончиков слоганы загадочного и зловещего содержания: «ЧИКО 116», «ЗОРРО 93», «МАЛЫШ ЭБИ № 1». Когда Ларри был маленьким, до того как умер отец, этот район выглядел респектабельно. Два каменных пса охраняли ступени, ведущие к двустворчатой двери. За год до того, как он уехал на западное побережье, хулиганы разбили туловище правого пса, до самых лап. Теперь от обеих скульптур осталась одна задняя лапа левой собаки. Туловище, для поддержания которого предназначались лапы, исчезло бесследно. Возможно, ныне оно украшало логово какого-нибудь пуэрто-риканского торчка. А может, пса взял ЗОРРО 93 или МАЛЫШ ЭБИ № 1. Или крысы темной ночью утащили скульптуру в заброшенный подземный тоннель. И возможно – наверняка он не знал, – заодно прихватили его мамашу. Он полагал, что должен хотя бы подняться по лестнице и войти в подъезд, чтобы убедиться, что ее фамилия никуда не делась с почтового ящика квартиры номер пятнадцать, но усталость не давала ему сдвинуться с места.

Нет, он посидит здесь и подремлет до семи утра, в надежде, что «красненькие»[10], которыми он закинулся, разбудят его около семи. Тогда он выйдет из машины и посмотрит, живет ли еще здесь его мать. Может быть, даже лучше, если она переехала. Может быть, тогда он даже забудет про «Янкиз». Может быть, просто снимет номер в «Билтморе», проспит три дня подряд, а потом отправится обратно на Золотой Запад. В этом свете, под этим моросящим дождем, когда голова и ноги гудели от усталости, Нью-Йорк очаровывал, как мертвая шлюха.

Мысли вновь поплыли в прошлое, и в который раз он принялся размышлять о прошедших девяти неделях (или около того), пытаясь найти разгадку, способную расставить все по местам, позволить объяснить самому себе, как он мог шесть долгих лет биться головой о каменные стены, играть в клубах, рассылать демонстрационные кассеты, участвовать в студийных записях, выпрыгивать из штанов – а потом внезапно добиться всего, о чем мечтал, за каких-то девять недель. Но разложить все по полочкам в голове никак не удавалось, с тем же успехом можно было пытаться проглотить дверную ручку. Тем не менее Ларри исходил из того, что должен же быть какой-то ответ, какое-то объяснение, которое позволило бы отвергнуть самую отвратительную версию: случившееся с ним – всего лишь каприз, простой поворот судьбы, как пел Дилан.

Он глубже провалился в дрему, сложив руки на груди, вновь и вновь прокручивая в голове события прошлого, добавляя новые, произошедшие только что, тихий и мрачный контрапункт, ноту на пределе слышимости, сыгранную на синтезаторе, больше похожую на предупреждение: крысу, вгрызающуюся в труп кошки, жующую, жующую, ищущую что-то особенно вкусное. Это же закон джунглей, мой дорогой: если ты на деревьях, значит, должен раскачиваться…

На самом деле все началось еще полтора года назад. Он выступал с «Тэттерд ремнантс» в одном из клубов Беркли, и ему позвонил человек из «Коламбии». Не слишком большая шишка, простой труженик виниловых виноградников. Нил Даймонд захотел взять одну из песен Ларри под названием «Поймешь ли ты своего парня, детка?».

Даймонд записывал альбом. Кроме своих песен, он собирался включить туда «Пегги Сью вышла замуж» Бадди Холли и, возможно, песню Ларри Андервуда. Вопрос заключался в следующем: пожелает ли Ларри приехать и принять участие в записи собственной песни? Даймонд хотел добавить вторую акустическую гитару. Мелодия ему очень нравилась.

Ларри согласился.

Запись продолжалась три дня. Все прошло хорошо. Ларри встретился с Нилом Даймондом, Робби Робертсоном и Ричардом Перри. Договорились, что фамилия Ларри будет упомянута на обложке альбома, да и заплатили ему по расценкам профсоюза. Но песня «Поймешь ли ты своего парня, детка?» так и не вошла в альбом. На второй вечер записи Даймонд пришел с новой мелодией собственного сочинения, которая и заменила песню Ларри.

«Что ж, это плохо, – посочувствовал человек из «Коламбии», – но такое случается. И вот что я тебе скажу: почему бы нам все-таки не записать песню? Посмотрим, вдруг мне удастся что-нибудь сделать?»

Песню Ларри записал, а потом вновь оказался на улице. В Лос-Анджелесе тоже наступили трудные времена. Несколько раз его приглашали поучаствовать в записи, но не более того.

Наконец он все-таки устроился гитаристом в вечерний клуб. Негромко наигрывал «Нежно, как я покидаю тебя» и «Лунную реку», пока пожилые мужчины говорили о делах и поглощали итальянские блюда. Он писал тексты песен на клочках бумаги, потому что иначе путался, а то и вовсе все забывал и напевал мелодии, продолжая тренькать на гитаре, м-м-м-м-м, м-м-м-м-м, та-да-м-м-м-м, стараясь выглядеть изысканно, как импровизирующий Тони Беннетт[11], и чувствуя себя полным говнюком. В лифтах и супермаркетах Ларри особенно остро ощущал, какую жалкую музыку он играет.