Священник махнул рукой.

- Ох уж эти миллионеры и журналисты... Они друг друга стоят. Думают, что обладают монополией на истину.

- Как и церковь, отец Фаулер?

Орвилла привели в чувство пощечины.

Не слишком сильные, однако достаточно чувствительные, чтобы вернуть его в мир живых и заставить окончательно вывалиться один из передних зубов, и так уже почти выбитый ударом лопаты. Молодой человек выплюнул зуб, и боль от сломанной переносицы отдалась в голове столь нестерпимо, словно по ней пронесся целый табун лошадей. Боль накатывала приступами, то стихая, то вновь усиливаясь. А человек с миндалевидными глазами продолжал хлестать его по щекам столь ритмично, что каждый удар казался строчкой стихотворения.

- Смотри, он очухался, - сказал незнакомец своему товарищу - совсем молодому парню, худому и очень высокому. Затем отвесил напоследок еще парочку ударов, так что Орвилл застонал. - Или еще не совсем очухался - да, кундех [16]?

Орвилл лежал на кухонном столе совершенно голый, если не считать часов на запястье. Он никогда не готовил у себя дома, как, впрочем, и где-либо еще, но, тем не менее, оборудовал свою кухню по последнему слову техники. Теперь Орвиллу только и оставалось, что проклинать свою одержимость порядком. Кухня для него не была кухней, если в ней не было полного набора приспособлений. И теперь, видя эти самые приспособления, выложенные возле раковины аккуратным рядком, он от души пожалел, что купил все эти ножи, штопоры и шампуры для гриля.

- Послушайте...

- Заткнись!

Молодой парень молча ткнул ему револьвером в лицо. Старший - мужчина лет тридцати пяти - взял один из шампуров и поднес к самому лицу Орвилла. Металлическое острие вспыхнуло в свете галогенных ламп.

- Знаешь, что это?

- Шампур. Три доллара сорок пять центов за дюжину в "Уоллмарте". Послушай... - Орвилл попытался приподняться на локтях, но тот толкнул его рукой в жирную грудь и снова заставил лечь.

- Тебе сказано было молчать.

Он повернул шампур острием вниз и со всей силы всадил его в левую ладонь Орвилла. Ни единый мускул не дрогнул на лице террориста, когда острие пронзило руку и вонзилось в деревянную столешницу.

Поначалу Орвиллу казалось, что не может быть боли страшнее, чем от сломанного носа, однако новый приступ боли с такой силой пронзил его руку, словно ее ударило электрическим током. Он закричал.

- Правильно, шампур, - сказал его невысокий мучитель, взяв Орвилла пальцами за лицо и силой повернув к себе его голову. - А ты знаешь, кто его придумал? Наш народ. В Испании это блюдо так и называют "мавританский шашлык". Оно появилось в те времена, когда считалось дурным тоном есть мясо ножом.

Это конец, подумал Орвилл. Сволочи... Придется кое-что сказать.

Орвилл отнюдь не был трусом, но идиотом он не был тоже. Он знал свой болевой порог и понимал, что, если его превысить, он просто не выдержит. Он принялся жадно глотать ртом воздух. Дышать носом он не решался, чтобы снова не вызвать боль в сломанной переносице.

- Хватит. Я всё скажу. Всё, что вы хотите знать. Расскажу, пропою, нарисую схему. Нет никакой необходимости меня мучить, - последнее слово прозвучало паническим воем, когда он увидел, как незнакомец берет в руки еще один шампур.

- Уж конечно, расскажешь. Но мы не из тех, кто пытает. Мы те, кто приводит приговор в исполнение. Просто мы будем делать это медленно. Назим, приставь пушку к его голове.

Человек по имени Назим без всякого выражения уселся на стул и приставил дуло револьвера к черепу Орвилла, который при прикосновении металла полностью застыл без движения. Последний сантиметр дула погрузился в почти всегда спутанные и густые белокурые волосы молодого калифорнийца, которые сейчас были грязными, из них торчали остатки листьев.

- В таком случае, коли уж ты решил разговориться, расскажи, что ты знаешь о Хакане.

Орвилл в страхе зажмурился. Так вот в чем дело!

- Ничего я о нем не знаю. Нет, что-то, конечно, слышал...

- Врешь, дерьмо! - оборвал собеседник, с силой ударив его еще несколько раз. - Кто велел тебе его найти? Кто еще знает про Иорданию?

- Я ничего не знаю ни про какую Иорданию.

- Врешь!

- Истинная правда. Клянусь Аллахом!

Эти слова, похоже, стерли с нападавших налет вялости. Назим сильнее сжал рукоятку револьвера. Другой снова приставил острый шампур к обнаженной коже Орвилла.

- Ты омерзителен, кундех. Посмотри, на что ты потратил свои таланты. На то, чтобы втоптать в грязь свою веру. На то, чтобы предать своих братьев-мусульман. И всё это - за тарелку чечевичной похлебки!

Острие шампура заскользило по груди Орвилла и остановилось чуть выше левого соска молодого человека. От резкого толчка жирное тело заколыхалось, волна прошла от пупка до подбородка. Металл поцарапал кожу, выступила крошечная капелька крови, которая тут же смешалась с холодным потом.

- Вот только здесь речь идет не просто о чечевичной похлебке, продолжал незнакомец, пока стальное острие, путешествуя по правой руке Орвилла, слегка царапало кожу. - У тебя есть собственные дома, хорошая машина, подчиненные... Посмотри на свои часы, да будет благословенно имя Аллаха.

Можешь оставить их себе, если выпустишь меня отсюда, подумал Орвилл, но не сказал вслух, потому что не хотел, чтобы его снова проткнул шампур. Вот же дерьмо, не могу придумать, как из этого выпутаться. От судорожно подыскивал нужные слова, которые бы заставили нападавших испариться. Но пульсирующая боль в переносице и в руке просто кричала о том, что таких слов не существует. Он почувствовал, как забурлило в желудке, который вот-вот опустошится.

Свободной рукой Назим снял часы и передал его второму.

- Ну надо же... Жежер-Лекультр. Только лучшее, да? Сколько правительство тебе заплатило за то, чтобы ты стал стукачом? Уверен, что много, если ты можешь покупать часы за двадцать тысяч долларов.

Он бросил часы на пол и стал их топтать, словно пытался выбить из них жизнь. Правда он мало чего добился - лишь трещины на стекле, так что этот жест потерял театральность, которой террорист хотел добиться, и ему пришлось ненадолго перевести дух.

- Я лишь охочусь на преступников, - сказал Орвилл. - У тебя нет монополии на понимание посланий Аллаха.

- Не смей больше произносить его имя, - ответил тот, плюнув Орвиллу в лицо.

Верхняя губа Орвилла непроизвольно подрагивала, но калифорниец не был трусом. Он понимал, что скоро умрет, и решил сделать это с максимальным достоинством.

- Умак занья феех эрд [17], - сказал он, глядя террористу прямо в лицо и пытаясь не заикаться.

Глаза мужчины озарились яростью. Он явно ожидал, что Орвилл сдастся, начнет умолять. Только не этой демонстрации потрясающей храбрости.

- Ничего, сейчас ты зарыдаешь, как девчонка, - сказал он.

Рука поднялась и снова опустилась, вонзив шампур в правую ладонь Орвилла, который не смог сдержать беззащитного завывания, имеющего так мало общего с бравадой несколькими секундами ранее. В воздух взметнулся фонтан крови, приземлившись в открытый рот Орвилла, тот захлебнулся и начал кашлять, содрогаясь в спазмах, каждое покашливание с болью отдавалось в руках, пригвожденных к столу огромными стальными булавками.

Кашель постепенно затих, и пророчество террориста исполнилось: по щекам Орвилла скатились две крупные слезы, упав на стол. Похоже, только этого и ждал мучитель, чтобы освободить Орвилла от страданий. Он поднял другой кухонный инструмент: тридцатисантиметровый нож.

- Конец тебе, кунех.