— Да, — ворчливо отозвалась сестра, — я должна тебе быть благодарна.

Хермина спросила, не сварить ли для меня кофе.

— Пожалуй, не стоит, — ответил я, — осенью вечера прохладные, и нам лучше выехать поскорее, пока еще светит солнце.

— Это минутное дело, — сказала Хермина и вышла.

Едва за ней закрылась дверь, Софи — будто я явился к ним в роли судьи — сказала:

— Теперь сами видите, что она за человек. И так целыми днями. Вечно ко мне придирается. «Ты мне мешаешь», — без конца повторяет она. Только это неправда. И вовсе я не обязана быть ей благодарна неизвестно за что. За ее жалкую еду я плачу достаточно. Или вы считаете, что триста в месяц слишком мало?

— Не знаю.

— Спросите как-нибудь, почему ее муж пил. Спросите-ка ее.

— А вы знаете?

— Еще бы! Он в собственном доме даже курить не смел. Из-за каких-то там штор. Побыли бы с ней хоть немного, сразу бы поняли, что она за человек: вечно суетится, никакого от нее покоя. Всегда всем недовольна. Только и знает, что твердит: ты больна, тебе надо в дом престарелых. Нет уж, я туда не пойду. Пусть возьмет и сама выгонит меня вон из дома. Но этого она не сделает. Очень уж она денежки любит. Я не больна. Три года назад я страдала почками, но все прошло, и теперь я здорова. А вот она больна. Да еще как. Сердце, знаете ли. В один прекрасный день что-то случится, это уж точно. Не подумайте, что я только этого и жду. Ничего такого у меня и в мыслях нет. Но она совсем одна. Без единого родственника. У них ведь детей не было.

— И тогда все вам достанется, ну когда…

— Само собой. Поэтому я и остаюсь здесь. Вы меня понимаете, верно?

— Как же, как же, — ответил я, — это нетрудно понять.

Хермина принесла кофе, налила его в чашечку и сказала, что она готова и, как только я допью кофе, можно отправляться.

— Я тоже поеду, — сказала Софи.

— Нет, — заявила Хермина, — вы что, разрешили ей?

— Я не против, в машине всем места хватит.

— Достань мое кресло из подвала. Его можно сложить и взять с собой в машину, — сказала Софи.

— Не собираюсь я возить тебя в твоем кресле. И не подумаю.

— Я ее повезу, — сказал я.

Вместе с Херминой мы спустились в подвал. Она сказала:

— Очень мило с вашей стороны, что вы берете ее с собой. Она этого не заслужила. Пожили бы с ней хоть немного, сразу бы поняли, что я имею в виду. Я ей все время говорю: твое место в доме престарелых. Но она не идет. Ей нравится тут. Еще бы, ведь она может позволить себе все что душе угодно. Деньги-то у нее есть.

— Когда-нибудь они достанутся вам.

— Ах, об этом я и не думаю! Ведь я старше ее. Но что правда, то правда: я здорова, а она больна.

— Она была замужем?

— Она? Что вы, никогда. Всю жизнь на уме у нее было одно веселье. Я ей не раз говорила, продолжай, продолжай в том же духе, увидишь, к чему придешь. Теперь вот она и расхлебывает. Конечно, мне ее жаль, как-никак она моя сестра. Не могу вам передать, как мне ее жаль. Каждый день молю бога, чтобы он ее наконец прибрал. Это же не жизнь, все время в кресле. Я бы этого не выдержала. Если бы она наконец умерла, это было бы для нее избавлением. И для меня тоже. Но она цепляется за жизнь.

— Все мы за нее цепляемся.

— Она работала в банке, там была столовая, где можно дешево поесть. Она про это не рассказывает, но я-то знаю, что она скопила кругленькую сумму. Если с ней что-нибудь случится, все достанется мне. Но об этом я и не думаю. Я всегда говорю, если тебе хватает на жизнь, чего же еще желать.

Мы поехали на Боденское озеро, в Эрматингене посидели в ресторане и выпили виноградного вина. Потом поехали обратно. Хермина сказала:

— Это был чудесный день. Вы ведь придете еще. Тогда мы поедем на Фирвальдштетское озеро. В Веггис.

Я очистил, что да, разумеется, так мы и сделаем.

Вечером Марианна спросила:

— Ты ездил на прогулку с сестрами Аэби?

— Да.

— Правда, они несчастные старые люди?

— Да, — ответил я, — они очень несчастные старые люди.

Перевод М. Вершининой

Одно скажу я вам: богатство — это еще не все. И это не пустые слова. По себе могу судить. Денег у меня много, даже очень много. Я могу купить все, что пожелаю. Но спросите меня, счастливей ли я других? Хотя бы вас? Прямо скажу — нет. Тоска одиночества гложет меня, пожалуй, сильнее, чем вас. Зря вы заносчиво усмехаетесь, эта надменная усмешка бедняка мне знакома: мол, хоть и богат, а слаб. По-вашему, это все слова: деньги есть, вот и говорит. Но разве пришел бы я в эту душную пивную, сел бы за стол с совершенно незнакомым человеком и стал бы исповедоваться ему после двух бутылок вина, если б хоть где-нибудь я чувствовал себя уютней? Да, да, знаю, вам кажется, что я пьян. И это правда, но мне наплевать, что вы обо мне думаете. И вообще физиономия ваша не вызывает у меня симпатии. Советовал бы вам не обольщаться; что с того, что мы пьем вместе третью бутылку… Просто нигде мне не лучше, чем здесь. И деньгами тут не поможешь. Сейчас мы разопьем еще одну бутылку, четвертую. А потом я отправлюсь домой. А может, и не домой. Может, куда-нибудь еще. Вообще-то это неважно, куда я пойду.

Вы правы, я женат. А как же иначе? Но и это не меняет дела. Что? Путешествовать? Вы предлагаете путешествовать? Бог ты мой, как это мило, что вы тоже что-то говорите, хотя советам вашим грош цена. Нет, нет, они ничего не стоят. Только тот, у кого пустой карман, думает, что в путешествиях можно развлечься. Нет, от скуки и одиночества не убежишь. Я хочу вам кое-что рассказать, вы того заслуживаете, вы по крайней мере слушаете. А это уже немало. Обычно не сыщешь такого, кто стал бы выслушивать тебя. Так вот, года два назад приехали мы с женой в Таиланд. Вы что-нибудь об этой стране слыхали? Тем лучше. Итак, Бангкок. Дивные храмы, джонки на воде. Куда ни глянь — красота. Мы даже говорили: вот это счастливый народ, такая простота, а по сути, ведь они счастливей нас, — хотя сами в это не верили. Где это видано счастье без пенящейся ванны и электрического гриля! Вижу, и вы не верите в такое счастье. Вас выдает эта ухмылка. Но слушайте, затем мы попали на Гавайи. И снова то же впечатление. То же бесхитростное счастье. Потом нам показали Пёрл-Харбор, где японцы потопили американский флот. Мы еще, помнится, удивлялись: вот ведь на что способны японцы. Но потянуло домой. И я с радостью возвратился в свою контору.

Моя жена? Ах, не приплетайте сюда моей жены. Ее-то вина в чем? Жена поглощена заботами о калориях. Нет, она выглядит ничего. Еще бы, на двенадцать лет моложе меня, но на вид ей и того не дашь. А вот мне, наоборот, дают больше лет, чем на самом деле. Что поделаешь, заботы. Да и уже стукнуло пятьдесят восемь. Вы бы не поверили, а? Совсем седой. Это инфаркт меня состарил. Нельзя было курить. Нужно было меньше есть, ничего не пить. Иногда я спрашиваю себя: для чего же тогда жить?

А жену мой инфаркт просто потряс. Еще бы! Говорит с тревогой: «Случись что с тобой, в хорошеньком положении я бы оказалась. О делах твоих я ничего не знаю. Ты не сообщил даже, во что вложил свое состояние». С той поры жена вошла в курс моих дел. Забавно, не правда ли? Я ее спрашиваю: «Что тебя тут может интересовать?» Она отшучивается: «Не знаю, право, знакомлюсь на всякий случай». Конечно, она думает, что я вдруг помру. Но об этом, естественно, вслух не говорится. О смерти умалчивается, это дань приличию. Вот вашей жене куда легче: ей не нужно спрашивать, куда помещены деньги. Ха! У вас их просто нет!

Не спорьте, не спорьте, это же видно по вас. Нет, не по костюму, глаза выдают. В глазах бедняка всегда замечаешь и страх, и неуверенность, даже если он и пытается скрыть это. Дерьмовая штука жизнь. Вы что, не согласны? Ладно, все равно вы стали мне намного симпатичней. И слушаете хорошо, а это такая редкость. Моя жена, к примеру, никогда меня не слушает. По правде сказать, я ее тоже. Когда по вечерам я бываю дома, мы сидим наверху в гостиной. Жена раскладывает пасьянс. Я ничего не делаю. Читать не люблю. Просто так сижу, ничего не делаю. Иногда выпиваю бокал вина. Тогда жена, даже не поднимая головы, бросает: «Не пей так много, твое сердце». В самом ли деле заботится она о моем здоровье, я не знаю. Она еще молода, забывать об этом не стоит.