Но ничего не помогало. Очевидно, его вера не была достаточно сильной. Другого объяснения не было. Во всяком случае, он так и остался мотоциклом. Вначале близкие радовались этому, и по выходным вся семья отправлялась за город. Но когда в конце месяца в доме стала ощущаться нехватка его зарплаты, жена начала сердиться. Вечером она вышла к нему — теперь он стоял под навесом рядом с прачечной — и осыпала его упреками. Она просила его перестать дурить, говорила, что хорошо знает, зачем он это сделал, и что ему должно быть стыдно так вести себя в его-то возрасте.

В эту ночь Руденц сделал еще одну попытку обрести свой прежний облик. Но и она оказалась безуспешной. Потом жена, разумеется, поняла, что он сделал это не нарочно. Во всяком случае, она его больше за это не упрекала. Наоборот, по ночам, когда сын возвращался после своих бешеных гонок на отце, она частенько проскальзывала под навес рядом с прачечной и час-другой беседовала с Руденцем, как делала это раньше.

Однако нехватка денег начала сказываться настолько сильно, что в конце концов мать и сын скрепя сердце решились продать Руденца. Они поместили объявление. Нашлись желающие. Жена позаботилась, чтобы он попал в хорошие руки. Мотоцикл приобрел худой господин, который заплатил наличными и пообещал обращаться с ним бережно.

Перевод В. Сеферьянца

Быть может, ничего такого и не случилось бы, не окажись бутылка в столовой перед зеркалом в золоченой оправе. Но она, как нарочно, оказалась там после свадебного пиршества, простояв долгую ночь напролет в изрядном одиночестве. И когда после мучительных часов ожидания серый рассвет заглянул наконец в окна и молодожены, вопреки всем предсказаниям, забылись коротким сном, бутылка увидела в зеркале с золоченой оправой, какой она стала теперь — пустой, выпитой до дна, никому не нужной, даже без легкой иллюзии величия, какую обыкновенно придает пустота. Рядом с ней лежала пробка, а кругом в беспорядке валялись остатки вчерашнего пира. Бросив последний взгляд в зеркало, бутылка сказала: «Я чувствую себя такой опустошенной. Такой бесполезной и пустой. Пойдем, подружка пробка, положим конец нашим страданиям!»

Пробка была существом преданным и немым, как рыба. Услышав призыв бутылки, она, ни секунды не колеблясь, вскочила, подпрыгнула, сжалась как могла и втиснулась в горлышко, которое не один год служило ей надежным и спокойным убежищем. И бутылка вышла из комнаты. Она даже не оглянулась в дверях, так мерзко было у нее на душе. Все эти грязные ножи, вилки, рюмки и тарелки остались в комнате, а она спустилась по лестнице и вышла на улицу, освещенную неярким утренним солнцем. Миновав остановку такси, она пересекла Триумфальную площадь, поднялась по аллее Маршала и пошла вверх по Римской улице. Прохожие уступали ей дорогу, а кое-кто даже останавливался и смотрел ей вслед. Но это ее не трогало, так как оборачивались, как правило, люди, привыкшие рано вставать. Ученик пекаря, спешивший куда-то с теплыми булочками, так резко затормозил, что шины его велосипеда взвизгнули, и крикнул: «Вот это да!»

Ученики пекаря и им подобные никогда не интересовали бутылку; но тяжесть судьбы и торжественность момента настроили ее благодушно. Все же она ничего не сказала мальчику, а только повернулась к нему этикеткой — «Шамбертен 1945 года» — и пошла дальше. Подойдя к мосту, она без колебаний вскочила на железные перила и бросилась вместе с пробкой вниз, в темный поток.

Она не утонула. Вопреки мрачным ожиданиям волны не поглотили ее. Это было странно, и ей потребовалось время, чтобы свыкнуться со своим новым положением. Обсуждать случившееся с подружкой не имело смысла — пробка хотя и была существом преданным, но, к сожалению, не имела высшего образования. И, плывя ранним утром по течению, бутылка подумала: «Я не тону! Я не тону, потому что пуста!»

Смелость этой мысли поразила ее. Она забыла даже, отчего бросилась в воду. Когда вскоре отделилась этикетка, она почти не обратила на это внимания, так как чувствовала, что с ней происходит нечто неслыханное, вечность подхватила ее, и ей оставалось только облечь в слова, выразить то величие, покорным инструментом которого она себя ощущала. Лучшей участи не выпадало на долю человека, не говоря уже о бутылке. Ей понадобилось много времени, но она не отступала, и на третью ночь, когда впереди показалось море с танцующей на волнах луной, пришла удачная формулировка: «Без пустоты нет высоты!»

Она плавала в море больше четырех месяцев, потом ее выбросило на далекий берег. Внешне это была та же бутылка, но внутренне — боже мой, какое величие, какое чувство собственного достоинства! Опираясь на пробку, она прошествовала по песчаному пляжу, не раздумывая направилась прямо к белокаменному городу и вошла в винный погреб сенатора-радикала.

Вот это был фурор! Другие бутылки знать ее не хотели, а шампанское демонстративно повернулось к ней спиной. Вечно сварливые деревенские вина завопили: «Убирайся к чертям, пустышка!»

Но она не дала себя запугать. Тем более теперь, когда была уверена в высоком назначении своей пустоты. Усталым, ласковым голосом мудреца она ответила: «Мое вино духовного свойства».

Ничего больше не сказав, она улеглась рядом с тяжелыми бутылками бургундского, которые почтительно подвинулись, уступая ей место. За весь день никто не проронил ни слова. Только когда наступила ночь, любимец сенатора «Поммар» робко осведомился, удобно ли ей лежать. Она только улыбнулась в ответ, и все бутылки, видевшие это, улыбнулись тоже.

Она и по сей день лежит там, окруженная почетом и вниманием. Говорит она мало, охотно слушает других и время от времени улыбается про себя. Но в глубине души ждет, что найдется человек, который вытащит ее на свет божий и напишет о ней диссертацию.

Перевод В. Седельника

Судя по фамилии, господин Помедье должен был знать французский. Впрочем, на этом его достоинства не кончались. В мужском хоре «Синоптик» он пел тенором лучше своих товарищей. Почему их коллектив назывался «Синоптик», никто из членов хора не знал. Но они по крайней мере пытались оправдать это название тем, что преимущественно пели песни о погоде. Ничего о любви, они пели только о погоде. Господина Помедье не зря высоко ценили его коллеги. Например, в песне «Смотрите, как звёзды…» он очень долго мог тянуть «ё». Его коллеги уже собирались уходить домой и складывали ноты, а он все тянул свое «ё».

Летом, когда выступлений бывает меньше, господин Помедье отправился в поездку по Марокко. Не один. Он отправился в составе группы туристов. Все они были веселые и остроумные люди. А господин Помедье был самым веселым из них. Во время плавания из Марселя в Африку он появился на палубе в трусах, вызвав бурную реакцию окружающих, в первую очередь дам. Вот каким весельчаком он был. А иногда он посылал в сторону таинственного черного континента долгие звуки «е» и «а». В Касабланке группа находилась недолго. Она почти сразу отправилась в Марракеш, где господин Помедье вместе с другими спутниками забирался на верблюда. Это был незабываемый момент, но господин Помедье сломал при этом очки, что сделало его более осторожным, и потому не поехал осматривать оазис.

На третий день он отправился побродить по узким улочкам города и купить недорогие сувениры. Он внимательно и с интересом осматривал все вокруг и увидел в тени человека, стоявшего на голове.

Господин Помедье пришел в ужас. Он воспринял это как доказательство того, что Марокко принадлежит к числу развивающихся стран. Он подошел поближе. Рядом с человеком, стоявшим на голове, лежала шляпа, господин Помедье бросил туда мелкую монету и хотел быстро удалиться, так как больше не мог выдержать такого ужасного зрелища. Но тут он услышал голос стоявшего на голове:

— Заберите свои деньги, мой господин. Я делаю это не ради заработка.