Он не протестовал; тщеславием, как уже говорилось, он не отличался и хотел только одного — тепла и покоя.

Однажды к вечеру, задержавшись по обыкновению в зале первобытного человека, он заметил подругу своей жены. На мгновение испуг парализовал его. Попадись он ей на глаза — и спокойной жизни придет конец; кроме того, это унизило бы жену и вызвало бы ее гнев, а ее-то, насмотревшись в Музее искусств разных картин, он снова научился ценить. Подруга жены как раз разглядывала оружие человека каменной эпохи, которое ее мало интересовало. Вассерман знал, что их разделяет только гробница ребенка, умершего шесть тысяч лет назад. Мимо него не проходит равнодушно ни одна женщина.

Нужно было действовать, и действовать быстро. Он поспешил в следующий зал, а потом еще дальше, в зал Средних веков. Женщина между тем миновала привлекательный экспонат тысячелетней давности и приближалась. И тут Вассерман с ужасом заметил, что попался в ловушку: средневековым залом экспозиция заканчивалась, он сидел в мышеловке. В отчаянии Вассерман стал искать, где бы спрятаться, но в музеях укромных местечек нет, и он решил было смириться — но тут увидел доспехи. Рыцарские доспехи!

Он зашел сзади и, хотя раньше никогда не интересовался работой жестянщика, все же довольно быстро забрался внутрь панциря. Едва он успел опустить забрало, как женщина вошла в зал.

Задержалась она ненадолго, а на доспехи бросила только один враждебный взгляд. Должно быть, подумала о бедной жене рыцаря, которой приходилось чистить эту груду железа. Потом она отвернулась, и Вассерман, слегка приподняв забрало, проводил ее глазами.

Он хотел сразу же выбраться из доспехов, которые хотя и были достаточно просторными, но никак не подходили ему по росту. Только из этого ничего не вышло. В зал входили все новые и новые посетители. Похоже, на улице становилось все холоднее.

Был вторник, и музей в этот день работал до десяти часов вечера. Около пяти в зал вошла группа школьников, целый класс. Учитель со знанием дела рассказал о пользе доспехов в средневековые времена, о мощи тогдашнего оружия. Потом весь класс со скучающим видом покинул зал. Остались только двое: один был рыжий, а другой — маленький и толстый. И надо же было тому случиться: они остановились именно перед Вассерманом, а рыжий даже потрогал ножные латы. Вдруг он подозвал своего товарища и прошептал:

— Смотри! Там кто-то сидит.

Конечно же, это было потрясающее открытие. Толстячок поднял забрало и уставился на Вассермана; растерянный Вассерман уставился на малыша.

— Ясное дело! — закричал малыш. — Они его забыли! Это рыцарь!

Сперва они хотели обо всем рассказать учителю, но рыжий решил, что раз они его открыли, то пусть он будет их тайной.

— Он выглядит совсем свежим, — сказал толстяк и до тех пор щекотал Вассермана под носом, пока тот не чихнул.

— Я расскажу обо всем отцу, — заявил рыжий. — Надо будет привести его сюда сегодня же вечером, а то не поверит.

Толстячок тоже считал, что иначе отец не поверит. Потом они убежали со своей тайной, оставив Вассермана наедине с чувством большой ответственности. Вправе ли он сбежать отсюда? Вправе ли злоупотребить доверием мальчишек? Конечно, нет, решил Вассерман и остался в доспехах до тех пор, пока около восьми оба малыша не притопали вместе с отцами.

— Он может чихать! — радостно объявил толстячок и пощекотал Вассермана под носом.

— Смотри-ка, в самом деле! — в один голос воскликнули оба родителя. — Это доказывает, что и в те далекие времена люди многое умели.

К счастью, обоим отцам вскоре наскучило средневековье, и Вассерман стал было уже надеяться, что ему наконец удастся выбраться на свободу. Но не тут-то было. Пробило десять часов, один за другим погасли огни, наступила тишина. Только теперь он мог освободиться от доспехов.

Ночь пришлось провести в музее. Это его не очень пугало. Но скоро ему захотелось есть, и он занялся поисками чего-нибудь съедобного. Однако в Музее естественной истории съестных припасов не больше, чем в Музее искусств, поэтому, когда бледные лучи восходящего солнца осветили свайное поселение доисторического человека, Вассерман принялся грызть сваю. Свая оказалась невкусной, и он скоро оставил это занятие.

Домой он вернулся только в одиннадцатом часу утра, невыспавшийся и усталый.

— Всю ночь пришлось работать, — сказал он жене, но та не поверила.

— Да ты ни разу еще и часа лишнего не работал, — возразила она. — Стоит только взглянуть на тебя, и сразу станет ясно, где ты пропадал.

Вассерман схватился за голову: он испугался, что забыл снять рыцарский шлем, но череп его был голым, как ему и положено быть. Это его успокоило, и он спросил с вызовом:

— Так где же я пропадал? Скажи, раз ты все знаешь!

— У какой-нибудь… У какой-нибудь бабы!

Вассерман, само собой, хотел возмутиться, но она скорчила многозначительную мину и заставила его молчать.

— Я не раз читала о том, что у мужчин бывает вторая весна, — сказала она. — Меня не проведешь… Постыдился бы, старый… Вы, мужчины, все на одну колодку.

Однако в глубине души она даже немножко гордилась своим стариком, который, несмотря на преклонный возраст, остался ветрогоном. Лежа в постели, она ласково спросила:

— Ты еще любишь меня хоть немножко?

— Люблю, — сказал он и подумал о женщинах, висевших в Музее искусств, — ты для меня дороже всех.

На другой день он увидел обоих малышей еще у входа в музей. Он обогнал их и втиснулся в доспехи. Они постояли немного около него, пощекотали ему под носом, пообещали друг другу приходить сюда каждый день и назвали его Теодорихом.

Они в самом деле приходили сюда ежедневно, и Вассерман старался не подвести их. Он всегда был на месте, утром и вечером. Теперь он брал с собой провиант и электрокипятильник. Ночи стали куда приятнее. В три часа он варил себе кофе. Когда в полдень он возвращался домой, жена напряженно щурилась, но ни в чем его больше не упрекала.

Целых четыре недели все шло хорошо. Но малыши, к сожалению, не сумели сохранить тайну, и однажды в музее снова появился весь класс во главе с учителем. Снисходительно улыбаясь, учитель поднял забрало, но, когда увидел перед собой лицо Вассермана, самоуверенность его как рукой сняло.

— Он умеет чихать! — возвестил рыжий.

Учитель собственноручно пощекотал Вассермана.

— Примечательно… — произнес он. — В высшей степени примечательно. Очевидно, перед нами забытый рыцарь тринадцатого столетия. Колоссальное открытие! Весь мир будет нам завидовать. Надо немедленно показать его господину ректору.

Они погрузили Вассермана на тележку, повезли через весь город к школе и все вместе втащили в кабинет ректора. Ректор сидел за столом, рядом с ним стоял учитель истории. Сначала Вассермана пощекотали, потом ректор объявил:

— В этом надо разобраться. Освободите его от доспехов.

— Нельзя, он рассыплется, — предупредил учитель истории, но ректор настоял на своем. Он заявил, что лишь тогда покажет рыцаря общественности, когда самолично убедится, что здесь нет никакой подделки.

Они сняли с него доспехи, и теперь, когда Вассерман стоял перед важными господами в своем поношенном костюме, он показался себе очень маленьким. Учитель истории, которому предстояло сказать решающее слово, пытливо осмотрел Вассермана со всех сторон.

— Кажется, это подлинный рыцарь, — сказал он.

Ректор строго посмотрел на Вассермана и спросил:

— Вы умеете говорить?

Вассерман кивнул утвердительно.

— Превосходно! Тогда слушайте. Вы представляете собой колоссальное открытие. Чтобы исследовать вас, к нам соберутся ученые со всех концов земли. Уж они-то найдут пути и средства, чтобы установить вашу подлинность. Поэтому я спрашиваю вас: вы в самом деле рыцарь?

Вассерману не оставалось ничего другого, как во всем сознаться. Не мог же он надеяться, что ему удастся обвести вокруг пальца ученых всей земли!

Жена простила ему все. Даже то, что он не режет больше продольных полос. Одного только не могла она ему простить — что он так и не изменил ей.