После завтрака Штрассер сказал, чтобы мы не расходились: он решил нам поведать свою сногсшибательную новость. Только подумайте, какая радость, слава богу, что со всех теперь снято грязное подозрение и т. д. и т. п. Впрочем, мы и не очень-то старались делать вид, будто нам еще ничего не известно, и поэтому восприняли эту весть достаточно спокойно. Штрассер был удивлен и даже немного разочарован.

«Разве вас это не радует?» — спросил он.

«Конечно, радует. Ясное дело. Ведь деньги-то наши. Иначе пришлось бы раньше времени разъезжаться по домам».

И тут кто-то, я уже не помню кто, предложил все же вернуться домой, а деньги отдать итальянцу. В качестве возмещения за причиненное телесное повреждение.

— Это был Мартин, — говорит Петер. — Совершенно точно, меня еще поразило, что именно Мартину пришла в голову такая мысль.

— Да, это был Мартин. Мы удивились. Никто из нас об этом даже не подумал. Поэтому нам нечего было сказать, а Мартину показалось, что мы против, и он стал извиняться: мол, просто так сболтнул, а что до него, то ему все равно, останемся мы еще на неделю или уедем.

Штрассер сказал, что это великолепная идея. И мы тоже нашли ее великолепной, даже госпожа Штрассер. Хотя она и не знала истинной причины.

«Я тоже не против, — сказала она. — Только, может, часть денег, не все сразу. Но в общем, я за. В конце концов это моя ошибка».

«Не только твоя, — заметил Штрассер. — Наша общая. И больше всего — моя».

— Мне понравилось, что он в этом признался, — сказал Петер. — Мы поставили предложение Мартина на голосование. Сначала хотели голосовать поднятием руки, но потом решили, что надежнее провести тайное голосование. Снова, как и два дня назад, когда Штрассер надеялся, что похититель сообщит место, где спрятаны деньги, были розданы листочки. Все поддержали идею Мартина. Когда Штрассер объявил результаты голосования — единогласно, мы захлопали в ладоши.

Наверно, потому что у нас было хорошее настроение, Штрассер сказал:

«Значит, отдаем ему все шестьсот франков. И я еще своих четыреста. Все, что у меня есть при себе. Это немного поможет Порте, он будет легче переносить боль».

Госпожа Штрассер была не согласна, но не посмела возразить. Она только спросила:

«А это не слишком много?»

«Нет, — парировал Штрассер. — Ведь в больницу он попал из-за нас».

«Нечего было ему прыгать из окна».

Сидевший рядом с женой Штрассер заговорщически подмигнул нам: только не надо возражать. И это мне тоже понравилось — у нас с ним от его жены была маленькая тайна.

«Итак, уезжаем послезавтра, — объявил Штрассер. — А завтра нужно будет немного почиститься и собрать вещи. В Фиспе мы пропустим один поезд. А в это время кто-то из нас сходит в больницу и передаст Порте деньги».

Мы были согласны. Теперь уже не осталось и следа от подавленности, столь угнетавшей нас после погони за итальянцем. Когда Штрассер предложил нам съездить в Зас-Фе и искупаться в местном бассейне, все мы восприняли эту идею с воодушевлением. Мы поехали туда после обеда. В Зас-Фе отличный бассейн. Куда ни повернись, везде перед тобой четырехтысячные вершины: Дом, или Аллалинхорн, или Тешхорн и другие. Со всех сторон высокие горы — действительно величественное зрелище.

Госпожа Штрассер отправилась вместе с нами в порядке исключения. Когда она вышла в купальном костюме из кабины, видно было, что она чувствует себя немного стесненно. Хотя с длинными распущенными волосами она выглядела очень молодо.

Когда мы вернулись, почти совсем стемнело. Мы доели консервы, мясной рулет, картошку и колбаски.

«Завтра нам останется только почиститься и собрать вещи, — сказал Штрассер. — Утром можно рано не вставать, спите сколько хотите».

Штрассер уже не подчеркивал больше свою власть над нами и стал, наоборот, таким любезным и приятным, что мы, переглянувшись, в один голос заявили, что в таких условиях вполне можно было бы провести здесь еще неделю. Ночью мы снова вылезали через окно, рассаживались на траве, курили и еще долго говорили о Порте. Наутро следующего дня мы вышли в путь. Сначала пешком в Зас-Альмагель, а потом на почтовом автомобиле вниз по горной дороге до Фиспа.

— Значит, вот в чем дело, вот почему вы ничего не рассказывали, — говорит Карин. — Вам просто было стыдно.

— Ну да, — говорит Артур. — Стыдно?! А чего тут, собственно, стыдиться?

— А вот мне было стыдно, — замечает Петер. — Мне и до сих пор стыдно. Хоть и не так, как прежде, но все же.

— А что так? Просто не понимаю. Мы же не виноваты. Если хорошенько задуматься, нашей вины здесь нет. Вот Штрассер, это да. Согласен. Но больше всего виноват полицейский. Там, в полицейском участке, — помнишь, в каком тоне он с нами разговаривал? А, собственно, на каком основании? Если бы он не наговорил нам всякой ерунды: деньги похитил Каневари, ищите, мол, его там, в теллибоденской хижине, — самим нам никогда и в голову бы не пришло устроить эту погоню. Да еще детально расписал его внешность, а ведь Порта точно такой же пожилой, худосочный и невысокого роста. Поэтому нам не в чем себя укорять. Скажи, ну кто виноват в том, что мы избили Порту? Конечно, полицейский. Потому что он убедил нас, мол, это — Каневари, тот самый Каневари.

— Разве это так важно — Порта или Каневари?

Артур не возражает. Видимо, ему абсолютно все равно.

— Почему вы до сих пор никому об этом не рассказывали, только мне? — спрашивает Карин. Она втайне надеется, Петер скажет, что она для него — близкий человек. Вместе с тем Карин уверена, что в присутствии Артура таких слов от Петера не дождешься. А может быть, он хоть как-то намекнет, чтобы ей одной стало понятно. Хотя бы только взглядом. Но Петер никак не проявляет своего намерения — ни словом, ни взглядом. Артур переворачивается на спину, потом устраивается на траве в нескольких метрах от них. Солнце повисло совсем низко над горизонтом, и Артур оказался почти в тени деревьев.

— Итак, мы решили, — говорит он, — добираться поездом до Фиспа, чтобы навестить Порту в больнице. На вокзале купили открытку с видами и написали на ней: желаем скорейшего выздоровления, и все подписались. Штрассер вложил деньги и открытку в конверт. Наблюдая за тем, как исчезают деньги, его жена еще раз попыталась протестовать, теперь, правда, весьма робко:

«А может, это чересчур много?»

Однако ее возражение было оставлено без внимания.

«Ну, а кто передаст ему деньги?» — спросил Штрассер.

Мы в один голос заявили, пусть это сделает он сам.

Но Штрассер заметил, что так все будет выглядеть слишком официально. Его должен сопровождать по меньшей мере кто-нибудь из нас.

— Однако никто не захотел, — подключился к рассказу Петер. — Как мы и ожидали, Штрассер сказал: «Тогда со мной пойдет Артур».

Артур не возражал, и они направились в больницу. А мы остались ждать их на вокзале.

— У попавшейся на нашем пути женщины мы спросили, как добраться до больницы, — продолжал рассказывать Артур. — Она ответила: все время в гору. Мы так и сделали. Правда, пришлось еще раз уточнить, прежде чем мы нашли больницу.

Штрассер спросил у дежурной за окошком, в какой палате лежит больной Порта. Девушка стала перебирать карточки в ящике и, пока искала, проговорила:

«Сейчас вы его повидать все равно не сможете. В общем отделении время для посещений — понедельник и четверг с часу до двух».

Штрассер попытался объяснить ей, что речь идет об исключительном случае. Но девушка была непреклонной: это она слышит каждый день да еще по нескольку раз. «Никаких исключений из правил», — сказала она.

Мы уже собрались было уходить, когда появился врач. Увидев нас, таких растерянных, у окошка регистратуры, он спросил:

«Что тут у вас?»

«Они хотят навестить господина Порту, — ответила девушка. — Он лежит в общем отделении. Я им сказала, что сегодня нельзя».