Когда Бетти остановилась в конце коридора, обернулась и еще раз кивнула мне, я вдруг осознал всю опасность, весь ужас, навстречу которым она шла нетвердыми шагами. Я готов был закричать, броситься за ней, обнять ее колени, удержать ее; я рад был бы взять на себя ее страдания. Но я стоял как вкопанный. Не мог даже поднять руку, чтобы ей помахать. В немом отчаянии смотрел я ей вслед и чуть слышно шептал:
— Бетти, Бетти, вернись!
Вечером я позвонил в больницу.
— Как дела? — спросил я.
Сестра ответила:
— Доктор говорит, что это будет ночью, если все пойдет хорошо.
— Когда? Когда ночью? — допытывался я.
— Пока ничего нельзя сказать, — ответил любезный и равнодушный голос. — Позвоните еще часов в девять.
Я звонил еще пять или шесть раз. Наконец, после десяти часов, врач сам подошел к телефону.
— Нет причин волноваться, — сказал он. — Все идет нормально. Ваша жена разрешится вскоре после полуночи.
Задолго до полуночи я приехал в больницу.
— Что вам угодно? — спросила меня сестра в белом.
Я назвал себя.
— Моя жена рожает. Врач сказал, это будет сразу после полуночи.
— Прекрасно, — сказала сестра, — но зачем вы приехали?
— Я хочу быть здесь. Как же без меня?..
Она покачала головой.
— Помочь вы не можете. Но если хотите, пройдите в комнату ожидания.
Что мне было делать в комнате ожидания? Я не мог усидеть на месте, не мог даже дышать спокойно.
— Когда же это будет? — спросил я.
Сестра позвонила по телефону.
— Через час, — сказала она.
— Хорошо! — бросил я. — Я еще приду. — И выбежал.
Целый час я носился по улицам. Мои мысли были возле Бетти. «Сейчас у нее схватки… Сейчас она кричит и корчится от неистовой боли!»
Сам не знаю, как я очутился за городом. Вдруг дорога, по которой я мчался, потерялась во мраке леса. Как могила, разверзлась предо мной темнота между деревьями. Я в ужасе повернул и часть пути бежал с такой быстротой, с какой только несли меня ногн. Лишь у первых городских домов я на миг остановился, чтобы отдышаться.
«Только бы Бетти не умерла!» — кричало все во мне. В порыве отчаяния я внезапно сложил руки, поднял глаза к облачному небу и стал просить бога, чтобы он вернул мне Бетти. Правда, я не особенно уповал на действие молитвы, но сказал себе: «Если это не поможет, то и не повредит». Все же я немного успокоился.
Когда я вернулся в больницу, сестра по моему виду и не заметила, как трудно мне было справиться со своими чувствами.
Я явился слишком рано. Пришлось снова отправиться в путь, снова я бродил почти что ощупью по темным, пустынным улицам; но дороги в лес теперь избегал.
— Все еще нет, — сказала сестра, когда я вернулся в больницу.
Лишь под утро Бетти наконец произвела на свет сына. Я не мог быть с ней в этот тяжкий для нее час и ждал, как отверженный, пока врач не пришел с известием, что все кончилось и что мать и ребенок чувствуют себя хорошо. Я готов был возненавидеть низенького человека, который стоял передо мной и говорил об этом деловым тоном, как о чем-то повседневном, человека, связанного с моей женой тайной, в которую мне никогда не дано будет проникнуть. Разве понимал он, что значила для меня Беттн!
— Теперь вы можете пройти к жене, — сказал он и на прощанье подал мне руку.
Я сильно потряс ее и пробормотал:
— Благодарю, господин доктор, благодарю!
Бетти лежала, белая на белой постели, глаза ее были закрыты. Услышав мои шаги, она посмотрела на меня и слегка улыбнулась. Сестра, женщина могучего сложения, еще находилась в палате и возилась около раковины. Она тоже заметила меня в зеркале и улыбнулась широкой материнской улыбкой. Это придало мне уверенность, что все будет хорошо и что хрупкая женщина, лежащая в постели, вернется ко мне.
— Ну, как было, Бетти? — прошептал я.
Она не ответила, только моргнула, как будто говоря: «Ничего! Все уже позади!»
Несколько мгновений я постоял у ее кровати. Мы молчали и смотрели друг другу в глаза. Потом она нерешительно выпростала руку из-под одеяла и протянула мне. Я осторожно склонился над этой рукой и с ликованием в сердце благодарно поцеловал теплые тонкие пальцы один за другим.
— Ты уже видел ребенка? — наконец спросила Беттн, и голос ее прозвучал словно издалека. Я покачал головой; пока я и не испытывал такого желания. Бетти я хотел видеть, Бетти и еще раз Бетти!
— Мальчик! — шепнула она, и я кивнул.
— Да, знаю: Теодор!
Тут раздался густой, внушавший доверие, голос сестры:
— Ребенка уже выкупали. Пойдемте со мной! Вы можете взглянуть.
Я не хотел отказываться, и сестра повела меня по коридорам в палату, где лежали в кроватках трое новорожденных.
— Вот ваш сын! — сказала сестра и показала на одного из младенцев.
Я хотел подойти, но она удержала меня.
— Пока вам нельзя подходить к ребенку ближе, — сказала она.
Я послушно остановился и смотрел на малыша, который не обращал на меня никакого внимания. Мало-помалу мной овладело странное, неописуемое чувство: уважение к самому себе, смешанное с сомнением, правда ли все это. «Вот твой ребенок, твой ребенок! — твердил я себе. — Твоя плоть и кровь, твое дитя!»
Сотни раз я представлял себе эту минуту и в воображении рисовал себе, как это произойдет и что я буду чувствовать. Но теперь все было по-иному, совсем не так, как я ожидал. Я не испытывал никакого особенного расположения к этому морщинистому личику, к этой большой голове, к этому ребенку, который лежал на подушке и тоненько пищал. Но несколько раз меня на секунду пронизывал острый, как физическая боль, страх перед тайной жизни, тайной, в свершении которой я — сам того не сознавая — участвовал, и перед ответственностью, которую я взял на себя.
Десять дней оставалась Бетти в больнице. Как маленький мальчик, зачеркивал я каждое утро на календаре вчерашний день и подготовлял все для торжественного возвращения Бетти. Трудился я теперь с небывалым усердием. После минут, пережитых у кроватки ребенка, меня не покидало чувство огромной ответственности. «Ты должен зарабатывать! — твердил я себе. — Ты должен заботиться о будущем. Кто знает, что оно таит? Твой ребенок должен стать настоящим человеком! Пусть твоему сыну живется лучше, чем тебе!»
Главным образом это и заставляло меня неутомимо работать! Я на себе испытал ужас нищенского детства и хотел избавить сына от подобной участи.
Кружась в водовороте своих дел, я не замечал, как мелькали дни, но вечера и ночи ползли бесконечно медленно. Вокруг не было никого, с кем я мог бы поговорить, как раз теперь, когда сердце было переполнено. И вог я опять поехал к Эрике. «Только поболтаю с ней немного!» — решил я. Но и тогда уже знал наверняка, что не вернусь домой ночевать.
Так оно и случилось! Эрика действительно была замечательная женщина! С ней можно было говорить о чем угодно. Весь вечер оставался я у нее и рассказывал про Бетти и ребенка. Она задавала множество вопросов, и я чувствовал, что она радуется вместе со мной. Около полуночи она сказала:
— Уже поздно, Гуляка Петрус! Останешься ночевать у меня?
Я невольно рассмеялся. Ее откровенность всегда ставила меня в тупик.
— Ты по-прежнему не возражаешь? — спросил я. — Ведь ты теперь знаешь, что я тебя не люблю!
— Меня тянет к тебе именно потому, что ты меня не любишь, — возразила она и закурила папиросу. — Звучит странно, а? Но такая уж я есть!
Я остался у нее. Наутро, когда я одевался, она сказала:
— Так вот, твоя жена возвращается. Жизнь у тебя пойдет, как раньше, и мы больше не увидимся. Понимаешь ли ты теперь, что это не было изменой?
Я и сам уже думал о том, чтобы порвать с Эрикой. Все же я изобразил удивление.
— Почему же нам больше не видеться? Я буду часто приезжать в ваш город.
Она зевнула.
— Не лицемерь, Гуляка Петрус. Я ведь тебя хорошо знаю! Отправляйся-ка теперь к своей Бетти, я больше не хочу тебя видеть. Нет, помолчи, я знаю, что ты хочешь сказать, и знаю, что это будет ложь! Поди сюда, поцелуй меня!.. Вот так… И обещай, что больше не будешь приходить ко мне, что наше маленькое приключение на этом окончится.
