– Я люблю тебя… люблю тебя. Я люблю тебя.

Смысл слов не сразу дошел до него. Помнится, Юру предупреждал старый мастер-абхаз, что «эта девка в тебя по уши»… но как можно эту корову, эту фурию, которая каждый час норовит сломать тебя и страшно сопит, в ярости пытаясь вырваться из захвата на тренировке…

– Мы станем мужем и женой, – горячечным шепотом продолжала Инна, а пальцы проворно расстегивали, а точнее – просто отрывали пуговицы на рубашке, на брюках.

– Я рожу тебе ребенка, а потом сделаю все, что захочешь. Хочешь, выиграю следующие Игры? Для тебя, для нашего сына… У нас будет сын… Игры – это просто игры. А я – навсегда…

Юра почувствовал, что вся его ненависть вдруг уходит, но не исчезает, а скапливается в груди, а потом в животе, в самом низу. И на свете нет женщины, кроме Инны, к которой он бы был так привязан, так внимателен, так… влюблен? Он вспомнил, что последние годы не был близок ни с одной женщиной – эта неистовая Инна отбирала все силы и желания, постоянно требуя – «еще и еще». Теперь она стояла обнаженная, сильная, зовущая, желающая «еще», но теперь уже не того, чтобы он в тысячный раз отработал с ней прием. Сейчас она была невероятно сексуальной и смотрела на него, но куда-то вниз…

– Повернись, – приказал он, сдирая майку с груди.

Он вошел в нее и больше не стеснялся – чего стесняться, тем более в женской душевой, где минуту назад матерился так, что небесам было горячо? Инна тоже не стеснялась – ведь этого момента она ждала двенадцать лет! Ей не было больно – она привыкла к боли. До сих пор она ни разу не была с мужчиной. Они избегали смотреть на нее как на женщину. Называли – «мужик в юбке». Это было правдой. Плоская грудь, бычья шея, шары мускулов на плечах. Правда, Инна втайне гордилась плоским животом и широкими, мощными, совершенно женскими бедрами. Мужчины никогда не пытались ухаживать за ней. А несколько лет назад она имела неосторожность хорошо врезать одному, который попытался ущипнуть ее за мягкое место, а на теле Инны не было мягких мест. И не было времени на жалость – ни к себе, ни к другим.

Именно так она и мечтала – не на мягкой постели, но в душевой, или, в крайнем случае, – на матах; не нежные прикосновения – но вечный бой; животное желание и неистовое наслаждение. Она умела воплощать свои мечты в жизнь… А Юрий все не мог успокоиться. Он взял Инну сзади, потом повернул к себе лицом и, глядя в восхищенные, наполненные болью и одновременно полные немого обожания глаза, – вошел еще раз. Он хотел ей сделать больно – похоже, ей хотелось того же. В дверь робко постучали – Юрий зарычал и включил воду.

– Я еще не закончил! – закричал он в ярости.

Юрий знал, что адреналин в крови заставляет здорово держать в напряжении пещеристые тела. «Ну и женщина», – восхищенно думал он, весь отдаваясь в водоворот страсти. Он уже не сомневался, что Инна проиграла специально. «Давненько я не испытывал такого стресса», – отстраненно думал Юрий, бешено работая бедрами.

После четвертого раза дверь в душевую решили взламывать. Только тогда влюбленные соблаговолили выйти. Первым вышел Юрий – с гордо поднятой головой, в одних трусах, готовый за свою ученицу и в огонь, и в воду. Следом шла Инна. Она казалась немного смущенной – все-таки это случилось с ней в первый раз. Она медленно подняла голову и встретилась со спокойно-насмешливым взглядом Пу Ян.

На пьедестале, после вручения медалей, китаянка буквально выдернула Инну к себе, на первую ступеньку.

– Привыкай, – сказала Пу Ян. – Еще не скоро будешь здесь стоять.

И опять Инна поняла не слова, но интонацию. В ответ она только пожала плечами:

– Будь что будет.

Второе место они списали на беременность Инны. Был страшный нагоняй – но досталось в основном тренеру.

Через четыре года, после родов, двухлетнего перерыва и победы на национальном первенстве Инна вновь вышла на мировой помост. С Юрой они тренировались не только днем, но и ночью…

Говорят, самый страшный зверь на земле – медведица, защищающая медвежонка. После победы Инну еще несколько лет называли «Русской медведицей»…

Туда-сюда-обратно. Туда-сюда-обратно. Теперь вот так, круговыми движениями. Вверх, вниз. Вверх, вниз… Да! А сейчас чуть пожестче, вот тут, ага, вот-вот, вот-вот, еще… Вот так! Как хорошо! Уф, и с этим кончили. Как же вспотела-то… Это ничего, главное – удовлетворить клиента…

Скрученная тряпка летит в сторону торчащего из стены крана. Выплескиваю из ведра грязную жижу на колесо соседней машины и топаю набрать чистой воды. Осталось шесть машин – и домой. Часа на полтора где-то. А не испить ли нам чаю, сказал граф… из термоса да с бутером. Отнюдь, сказала графиня, вот с той «маздулеткой» сейчас вступим в отношения, а потом можно и потрапезничать.

Окатываю тачку из шланга. Да уж, так заляпать машину надобно постараться. Грязюка пышная, набухшая, струится чувственно. В попсовых клипах голенастые певички в такой поваляться любят. Ох, я бы тоже поизвивалась по грязи в тоненькой мужской сорочке. Кабы фактура подходящая была… Стоп! Я самая обаятельная и привлекательная. Правильно? Итак, тряпочку изящно так в ручку и верх, вниз, туда-сюда-обратно… Во-от, во-от… А тачка того слонопотама надутого, с бородищей. Хоть бы раз чаевые дал, барабас недоделанный, а у самого ботинки как две мои месячные… м-да… через два дня должны, дай бог, начаться… Вот вечно у девчонок так: сначала «придет – не придет», потом «придут – не придут». Так, не отвлекаемся на прозу жизни. Я самая… Обкатим еще разок. Во, грязища потекла! Ну, поехали, поступательными движениями…

Черт! Если уж заколка слетит, то в самое дерьмо. Такой процесс обломался в зародыше. Ну вот кто бы объяснил, где логика: ручками своими нежными без перчаток грязь с тачек смываю, химией всякой натираю, и нормально. А из лужицы собственную заколочку любимую достать – двумя пальчиками, по-чистоплюйски.

Топаю к крану, тщательно вычищаю грязюку, забившуюся в пластмассовый орнамент. Вещица простенькая, но дорога как память. Витечка ведь как нежно, бывало, по волосам мне щеткой проведет, заколку на них защелкнет, затем пальцы мне под одежду запустит и все курлычет что-то. Ласковый был. Сплыл. И вот единственная память. Впрочем, через пару дней посмотрим, единственная ли. Бляха муха, заткнись, Светка, не каркай! Стой и заколку, Витечкин презентик двухкопеечный, лобызай.

Злюсь на себя, как обычно. Все у меня через анус, двуликий причем. Как ни изгаляйся, с какой стороны к ситуации ни подползай, четко влезаешь в отверстие. И сидишь там, ожидая, что боковые стенки рассосутся. И веришь, что с понедельника… И когда-нибудь эта хайтековская высотка, в гараже которой по шесть часов на дню намываешь чужие тачки, распахнет для тебя двери роскошного кабинета с мягким кожаным креслом и тончайшим плазменным монитором на массивном столе. Ладно, еще два года учебы, и тогда… Тогда диплом, а затем какой-нибудь пыльный угол в этой высотке или другой. И еще лет через пять какая-нибудь студенточка будет драить мое ржавое авто.

Эй, настроение, куда подевалось? Сейчас устраиваем «маздюлине» финальный душ Шарко по самые подошвы, затем сеанс эротического контакта под экзотический аромат полироли.

Заканчиваю уже поливать и тут вижу, из-под заднего колеса блеснуло что-то. Наклонилась, ковырнула. Колечко беленькое, крохотное, все в грязюке. Обтерла его. Камушек тоже беленький, овальный, с маленьким солнышком внутри. Вроде бы такой лунным камнем называют… Милое колечко. Вряд ли оно принадлежит барабасу. Да если бы и принадлежало. Он мне на чаевых задолжал, как земля колхозу. Сую колечко в карман джинсов, хватаю полироль и летящей походкой направляюсь к тачке.

И вот уже мы с барабасовым «маздюком» близки к апогею, к тому наивысшему пику удовлетворения, что разорвется фейерверком на губах: ос-та-лось-пять, ва-шу-мать! И тут слышу, меня зовут.

– Светка, кончай ишачить! – это Серега орет с соседней площадки. Там у них парковка побольше и двое работничков. Плюс парковщик. Я в своем закуте одна: сама танцую и пою, сама билеты продаю. У меня машины бухгалтерии и хозчасти. Их всех там на работу берут после троекратного прохождения теста на экстремальное жмотство. Большей частью мымры в возрасте между «как вы замечательно выглядите» и «вы так хорошо сохранились».