Там она увидела Юру. Конечно, вначале это был Юрий Геннадьевич. Сильный, перетянутый борцовским поясом надвое, коротко стриженный, с голубыми пронзительными глазами. Инне пришлось несладко – она была крупной девочкой, и ее поставили вместе с двенадцати-тринадцатилетними подростками. Юная, коротко подстриженная блондинка вцепилась в Инну, как клещ. Инна до сих пор помнила ее руки – неприятные, холодные. И торжествующий взгляд, полный чего-то такого, чего Инна еще не понимала, но – осознавала, чувствовала в груди, в животе. Блондинка, призывно улыбаясь, смотрела на Юрия Геннадьевича, сверкала ровным рядом жемчужных зубов, а толстуха под ее руками вдруг рявкнула – глухо, по-звериному, – и мир начал меняться.

Вначале Инна так припечатала соперницу, что девчонку пришлось откачивать. А потом попробовала посмотреть так же – ласково-маняще, чарующе. Позже она повторила все это перед зеркалом, в одиночку… Тогда она поняла, что похожа на слониху, пытающуюся понравиться жеребцу. Конечно, Юрий Геннадьевич и сам – мужчина не мелкий… Но улыбка Инны на него впечатления не произвела. Однако смотрел он на «новенькую» с пристальным вниманием. С вниманием, поняла через мгновение Инна, но отнюдь не с любовью.

Откуда в ее маленькой голове взялся этот план – она и сама не понимала. Все было просто до изумления. «Он будет моим, – решила Инна. – Для начала он будет моим тренером. Потом, когда он уже не сможет быть без меня, то станет моим полностью».

Она бросилась в объятия любви страстно, преданно, со всем жаром, на которое только способно юное тело и душа. Мать будила Инну в четыре утра, вдвоем (мужиков в семье не было) они шли подметать улицы (мама подрабатывала дворничихой), а в семь посылала дочь готовить завтрак, потому что в восемь предстояло идти в швейную мастерскую. Инна научилась орудовать лопатой и ломом гораздо раньше, чем многие – писать. Летом ездили к бабке Маше – косить, собирать ягоды, заготавливать дрова на зиму… Инна рано постигла науку настоящей работы. Поэтому каждодневные четырехчасовые тренировки ей не казались тяжелыми. Подъем в четыре, в семь – завтрак, в восемь – школа, в десять сорок пять – школьный обед (Инна всегда недоумевала – как можно что-то не доесть?), с двух до пяти – уроки и ужин, дальше – тренировки.

По воскресеньям она приходила на «открытый ковер» и ломала соперниц. Они были ее «настоящими» соперницами, и Инна не знала жалости. Толстощекая рожа с заплывшими щелями-глазками, «крысиный хвост» на затылке скоро снились в кошмарных снах всем «олимпийским резервисткам» в ее весовой категории.

В двенадцать она уже выступала на республиканском соревновании «Молодой ленинец». Это был ее звездный час. Отобрать Юру хотели все – татарки, молдаванки, грузинки, хохотушки-украинки. Инна ненавидела всех и наслаждалась взглядом тренера, который со все возрастающим интересом смотрел на перспективную ученицу. А на тренировках она замирала в его сильных руках, ловила миг наслаждения в тот момент, когда Юрий Геннадьевич показывал ей очередной бросок или захват. И сопротивлялась до последнего, держа «мостик» в самых невероятных положениях, продлевая миг блаженства, царапалась и била его всерьез, чтобы он еще крепче обхватывал ее, чтобы прижимался к ней всем телом.

Своей невероятной бойцовской интуицией она понимала, что Юра (она стала называть его Юрой, когда сравнялась по весу) теперь ее никуда не отпустит. Она боролась за него, а он, сам того не зная, за нее. И он не упустил шанс поехать в столицу, еще раз доказать миру, что достоин, несмотря на множественные переломы правой руки…

Сломанные уши Инны давно болтались слоновьими лопухами при каждом шаге, нос был сплющен, и стриглась она почти наголо. Когда она входила в круг, то ее красные глаза без ресниц вспыхивали, но никто не догадывался, что пылал в них огонь страсти. Так было надо – и уши, и нос, и волосы… Красота – это не важно. Важно, чтобы он оставался рядом с ней. Величайшая любовь в пределах борцовского круга превращалась в величайшую ревность и ненависть. Ее боялись – и правильно! – ради любви Инна была способна на все. Говорят, что любовь и ненависть бродят рядом. Для Инны они слились в одно – ее любовь была ненавистью, ненависть – любовью. Чем отчаянней сопротивлялась соперница, тем сильней и страшней становилась Инна. Юра часто показывал на ней запрещенные захваты, заломы, приемы на удушье, тычки в глаза, в горло, незаметные удары в болевые точки. Он говорил: «Так делать нельзя», – а она видела, испытывала на себе как «можно», а как – «нужно». Теперь они занимались каждый день, по двенадцать часов в сутки, с восьми утра, боролись «один на один», и большего блаженства Инна не могла себе представить. Она не занималась самолюбованием (на что уж тут любоваться?), как ее немногочисленные спортивные товарищи, не упивалась победами или призами. Ей были нужны эти прикосновения, эти почти смертельные объятия любимого человека, эта грубая, жесткая, отточенная борцовская «ласка», когда учитель уже не боится покалечить собственную ученицу…

В схватке обычно ничего не соображаешь. На задний план уходят зрители, цвета, голоса. Ты даже ничего не видишь. Многие спортсмены даже не знают, какое слово кричит судья перед схваткой. Для Инны это был просто рев, пистолетный выстрел, команда «Фас» для хорошо обученной собаки. Есть только дыхание, за которым надо следить, и мышцы, что напрягаются в невероятных усилиях независимо от тебя. Время исчезает, сливается в точку, но мозг продолжает работать – хотя мысль совершенно не успевает, не поспевает за телом.

«Что-то происходит», – поняла Инна. Конечно, это было не совсем оформленной мыслью. Это вообще не было мыслью, скорее – ощущение, предчувствие. В глазах китаянки (которая, кстати, на самом деле была эмигранткой из Кореи – Инна желала знать о своих соперницах как можно больше) горел желто-зеленый огонь. Инна будто посмотрела в зеркало – и отшатнулась, потеряв сразу два очка.

Они стояли друг напротив друга, вцепившись руками в кимоно, напряженные, распаленные любовью и ненавистью.

– Кто? – вдруг спросила Инна.

Пу Ян резко рванула Инну в сторону, сделала почти полный оборот с соперницей… Инна увидала высокого полного китайца с открытым, мужественным лицом. Его глаза тоже горели…

– У меня будет ребенок, – вдруг сказала китаянка. Инна поняла не слова, а то, как они были сказаны. В схватке вообще сложно что-либо понять…

Судья тут же развел соперниц в стороны. Сначала он сделал предупреждение Инне, потом Пу Ян – за разговоры с соперником. Инна не слушала судью. Она тупо смотрела на живот женщины. Как так произошло – ведь надо пройти столько анализов, медосмотров, куда смотрел тренер? «Это случилось сегодня утром… Или вчера вечером», – вдруг поняла Инна.

Когда они вновь сошлись в схватке, Инна не сопротивлялась. Конечно, она не позволила Пу Ян выиграть вчистую – Инна была сильней да к тому же тяжелей на три килограмма. Просто победа по очкам – и ни в коем случае нельзя, чтобы Пу Ян слишком сильно напряглась – может быть выкидыш. Китаянка больше не была соперницей – просто женщина, которая любила. Любила другого…

Юрий шел к Инне мрачнее тучи. Он не позволил чувствам выплеснуться наружу прямо здесь, в общей раздевалке. Ему хотелось взять эту тупую бабу за шкирку, вытряхнуть душонку, заорать на весь мир: «Ты что делаешь, сука?»

Инна схватила его за руку, потащила за собой. Он покорно пошел за ней, а перед глазами – лишь красный туман. Каким-то образом они очутились в душевой, в отдельной кабинке. Юрий этого и хотел, хотел остаться с ней наедине, чтобы вправить мозги. Как только щелкнула щеколда, он заорал:

– Ты что делаешь, сука?

Она стояла перед ним и что-то повторяла, а он не слышал, кричал и матерился; а в ушах стоял страшный хруст и приговор врача: его, лучшего борца в стране, определяли на списание…

Инна прижалась к нему всем телом, дрожащим голосом повторяла, и только когда поток ругани утих, Юра услышал: