Истома И с вами, кущи дремные, Туманные луга, Вы, темные, поемные, Парные берега, – Я слит ночной любовию, Истомой ветерка, Как будто дымной кровию Моей бежит река! И, рея огнесклонами Мерцающих быстрин, Я – звездный сев над лонами Желающих низин! И, пьян дремой бессонною, Как будто стал я сам Женою темнолонною, Отверстой небесам. <1906> К. Бальмонту Не все назвал я, но одно пристрастье Как умолчу? Тебе мой вздох, Бальмонт!.. Мне вспомнился тот бард, что Геллеспонт Переплывал: он ведал безучастье. Ему презренно было самовластье, Как Антигоне был презрен Креонт. Страны чужой волшебный горизонт Его томил… Изгнанника злосчастье – Твой рок!.. И твой – пловца отважный хмель! О, кто из нас в лирические бури Бросался, наг, как нежный Лионель? Любовника луны, дитя лазури, Тебя любовь свела в кромешный ад, – А ты нам пел «Зеленый Вертоград». 1909 Сердце Диониса Осиян алмазной славой, Снеговерхий, двоеглавый, В день избранный – ясногранный, за лазурной пеленой Узкобрежной Амфитриты, Где купаются хариты, Весь прозрачностью повитый И священной тишиной, Ты предстал, Парнас венчанный, в день избранный, предо мной! Сердце, сердце Диониса под своим святым курганом, Сердце отрока Загрея, обреченного Титанам, Что, исторгнутое, рдея, трепетало в их деснице, Действо жертвенное дея, скрыл ты в солнечной гробнице Сердце древнего Загрея, о таинственный Парнас! И до дня, в который Гея, – мать-Земля сырая, Гея – Как божественная Ниса, просветится, зеленея, – Сердце Солнца-Диониса утаил от буйных нас. <1910> Троицын день Дочь лесника незабудки рвала в осоке В Троицын день; Веночки плела над рекой и купалась в реке В Троицын день… И бледной русалкой всплыла в бирюзовом венке. Гулко топор застучал по засеке лесной В Троицын день; Лесник с топором выходил за смолистой сосной В Троицын день; Тоскует и тужит и тешет он гроб смоляной. Свечка в светлице средь темного леса блестит В Троицын день; Под образом блеклый веночек над мертвой грустит В Троицын день. Бор шепчется глухо. Река в осоке шелестит… 1911 Александру Блоку 1 Ты царским поездом назвал Заката огненное диво. Еще костер не отпылал И розы жалят: сердце живо. Еще в венце моем горю. Ты ж, Феба список снежноликий, Куда летишь, с такой музыкой, С такими кликами?.. Смотрю На легкий поезд твой – с испугом Восторга! Лирник-чародей, Ты повернул к родимым вьюгам Гиперборейских лебедей! Они влекут тебя в лазури, Звончатым отданы браздам, Чрез мрак – туда, где молкнут бури, К недвижным ледяным звездам. 2 Пусть вновь – не друг, о мой любимый! Но братом буду я тебе На веки вечные в родимой Народной мысли и судьбе. Затем, что оба Соловьевым Таинственно мы крещены; Затем, что обрученьем новым С Единою обручены. Убрус положен на икону: Незримо тайное лицо. Скользит корабль по синю лону: На темном дне горит кольцо. Лето 1912 Сонет из Петрарки Nè per sereno ciel ir vaghe stelle…[1] Ни ясных звезд блуждающие станы, Ни полные на взморье паруса, Ни с пестрым зверем темные леса, Ни всадники в доспехах средь поляны, Ни гости с песнью про чужие страны, Ни рифм любовных сладкая краса, Ни милых жен поющих голоса Во мгле садов, где шепчутся фонтаны, – Ничто не тронет сердца моего. Все погребло с собой мое светило, Что сердцу было зеркалом всего. Жизнь однозвучна. Зрелище уныло. Лишь в смерти вновь увижу то, чего Мне лучше б никогда не видеть было. 1915 Поэзия Весенние ветви души, Побеги от древнего древа, О чем зашептались в тиши? Не снова ль извечная Ева, Нагая, встает из ребра Дремотного первенца мира, Невинное чадо эфира, Моя золотая сестра? Выходит и плещет в ладони, Дивясь многозвездной красе, Впивая вселенских гармоний Все звуки, отзвучия все; Лепечет, резвясь, Гесперидам: «Кидайте мне мяч золотой». И кличет морским нереидам: «Плещитесь лазурью со мной». Февраль 1915 вернутьсяНи в ясном небе блуждающие звезды… (итал.) |
