«Давно в груди моей молчит негодованье…» Давно в груди моей молчит негодованье. Как в юности, не рвусь безумно я на бой. В заветный идеал поблекло упованье, И, отдаленных гроз заслышав громыханье, Я рад, когда они проходят стороной. Их много грудь о грудь я встретил, не бледнея. Я прежде не искал, – я гордо ждал побед. Но ближе мой закат – и сердце холоднее, И встречному теперь я бросить рад скорее Не дерзкий зов на бой, а ласковый привет. Я неба на земле искать устал… Сомненья Затмили тучею мечты минувших дней. Мне мира хочется, мне хочется забвенья. Мой меч иззубрился, и голос примиренья Уж говорит со мной в безмолвии ночей. Весна 1883 «Только утро любви хорошо: хороши…» Только утро любви хорошо: хороши Только первые, робкие речи, Трепет девственно-чистой, стыдливой души, Недомолвки и беглые встречи, Перекрестных намеков и взглядов игра, То надежда, то ревность слепая; Незабвенная, полная счастья пора, На земле – наслаждение рая!.. Поцелуй – первый шаг к охлаждению: мечта И возможной, и близкою стала; С поцелуем роняет венок чистота, И кумир низведен с пьедестала; Голос сердца чуть слышен, зато говорит Голос крови и мысль опьяняет: Любит тот, кто безумней желаньем кипит, Любит тот, кто безумней лобзает… Светлый храм в сладострастный гарем обращен. Смокли звуки священных молений, И греховно-пылающий жрец распален Знойной жаждой земных наслаждений. Взгляд, прикованный прежде к прекрасным очам И горевший стыдливой мольбою, Нагло бродит теперь по открытым плечам, Обнаженным бесстыдной рукою… Дальше – миг наслаждения, и пышный цветок Смят и дерзостно сорван, и снова Не отдаст его жизни кипучий поток, Беспощадные волны былого… Праздник чувства окончен… погасли огни, Сняты маски и смыты румяна; И томительно тянутся скучные дни Пошлой прозы, тоски и обмана!.. 1883 «Довольно я кипел безумной суетою…» Довольно я кипел безумной суетою, Довольно я сидел, склонившись за трудом. Я твой, родная глушь, я снова твой душою, Я отдохнуть хочу в безмолвии твоем!.. Не торопись, ямщик, – дай надышаться вволю!.. О, ты не испытал, что значит столько лет Не видеть ни цветов, рассыпанных по полю, Ни рощи, пеньем птиц встречающей рассвет! Не радостна весна средь омута столицы, Где бледный свод небес скрыт в дымовых клубах, Где задыхаешься, как под плитой гробницы, На тесных улицах и в каменных домах! А здесь – какой простор! Как весело ныряет По мягким колеям гремящий наш возок, Как нежно и свежо лесок благоухает, Под золотом зари березовый лесок… Вот спуск… внизу ручей. Цветущими ветвями Душистые кусты поникли над водой, А за подъемом даль, зелеными полями Раскинувшись, слилась с небесной синевой. 1884 «Наше поколенье юности не знает…» Наше поколенье юности не знает, Юность стала сказкой миновавших лет; Рано в наши годы дума отравляет Первых сил размах и первых чувств рассвет. Кто из нас любил, весь мир позабывая? Кто не отрекался от своих богов? Кто не падал духом, рабски унывая, Не бросал щита перед лицом врагов? Чуть не с колыбели сердцем мы дряхлеем, Нас томит безверье, нас грызет тоска… Даже пожелать мы страстно не умеем, Даже ненавидим мы исподтишка!.. О, проклятье сну, убившему в нас силы! Воздуха, простора, пламенных речей, – Чтобы жить для жизни, а не для могилы, Всем биеньем нервов, всем огнем страстей! О, проклятье стонам рабского бессилья! Мертвых дней унынья после не вернуть! Загоритесь, взоры, развернитесь, крылья, Закипи порывом, трепетная грудь! Дружно за работу, на борьбу с пороком, Сердце с братским сердцем и с рукой рука, – Пусть никто не может вымолвить с упреком: «Для чего я не жил в прошлые века!..» 1884 «Как каторжник влачит оковы за собой…» Как каторжник влачит оковы за собой, Так всюду я влачу среди моих скитаний Весь ад моей души, весь мрак пережитой, И страх грядущего, и боль воспоминаний… Бывают дни, когда я жалок сам себе: Так я беспомощен, так робок я, страдая, Так мало сил во мне в лицо моей судьбе Взглянуть без ужаса, очей не опуская… Не за себя скорблю под жизненной грозой: Не я один погиб, не находя исхода; Скорблю, что я не мог всей страстью, всей душой Служить тебе, печаль родимого народа! Скорблю, что слабых сил беречь я не умел, Что, полон святостью заветного стремленья, Я не раздумывал, я не жил, – а горел, Богатствами души соря без сожаленья; И в дни, когда моя родная сторона Полна уныния, смятенья и испуга, – Чтоб в песне вылиться, душа моя должна Красть редкие часы у жадного недуга. И больно мне, что жизнь бесцельно догорит, Что посреди бойцов – я не боец суровый, А только стонущий, усталый инвалид, Смотрящий с завистью на их венец терновый… 27 июля 1884 |
