На полпути между окном и дверью он останавливался у висящей на стене большой карты Судана. На самом верху, на севере, идеальная горизонтальная линия границы с Арабской Республикой Египет, чуть ниже — врата страны на Ниле, отмеченные городом Вади-Хальфа. Затем капризное течение великой реки словно поворачивает вспять, возвращаясь к своим истокам. Дон-гола и Мероэ, Бербер, Эд-Дамер и Шенди. И наконец, Хартум на слиянии Белого и Голубого Нила.
У двери он невольно напрягал слух, надеясь различить торопливые шаги на гулкой лестнице. У постоянно открытого в жаркие июньские дни окна он отдавался на несколько мгновений созерцанию просторного прямоугольного плаца казармы Аль-Истикляль. Впрочем, это был не просто двор, а настоящее поле для маневров. Генерал Салах Эддин Мурад не мог устоять от соблазна и мысленно представлял торжественное построение во времена британского величия. Тысячи всадников выстроились в безукоризненные эскадроны. Под яркими солнечными лучами играют всеми цветами радуги парадные мундиры, сверкает начищенная медь. Приподнявшись на стременах, уланы воздают почести генералам в увенчанных перьями касках.
Всего семь часов утра. Жара обещает быть беспощадной, солнце — ослепительным. У казармы Аль-Истикляль необычно пустынно. Изредка наряды в несколько человек пересекают земляной плац. Взгляд задерживается лишь на зеленом островке газона и реющем на вершине мачты государственном флаге.
Опустела и сама казарма, так как на исходе ночи первый пехотный полк суданской армии выдвинулся на тщательно подготовленные позиции. Рядовые пребывали в полном неведении. Кое-кто из офицеров догадывался о целях передислокации. И лишь старшие офицеры были посвящены в секретные планы: первый пехотный полк приступил к операции по захвату власти в интересах генерала Салах Эддин Мурада.
Генерал с сожалением оторвался от окна, вернулся к карте. После ослепительного солнечного света понадобилось несколько мгновений, чтобы глаза привыкли к более скромному освещению и отыскали на карте знакомую страну, хозяином которой он станет через несколько часов.
Направляясь к двери, верный избранному маршруту генерал проходил мимо одного из углов письменного стола, подобно кораблю с высокой посадкой, строго следующему своим курсом. Он вопросительно посматривал на не подававший признаков жизни телефон, подавляя в себе искушение снять трубку и запросить информацию, понимая, что это было бы ошибкой. У двери он прислушивался и возвращался, замирая на мгновение у большого зеркала напротив карты.
Он вглядывался в собственное отражение. Мощный сорокалетний мужчина, смуглый и черноволосый. Правильные тонкие черты лица вовсе не свидетельствовали об арабском происхождении, несмотря на имя генерала. Такой же прямой нос, высокие скулы можно было скорее обнаружить на каком-нибудь барельефе в Абу-Симбеле или Сульбе к северу от третьего порога[42]. Таинственное родство уходило корнями в Древнюю Нубию задолго до завоеваний VII века[43].
Может быть, в этом и крылась одна из причин, побудивших его испытать судьбу. Вне всяких сомнений, генерал Салах Эддин Мурад отличался властолюбием. Жажда власти была его всепоглощающей страстью. Но у него была и своя концепция политики в регионе. С тех пор, как «жесткий» хартумский режим присоединился к лагерю «стран поля боя»[44], то есть к Ираку, Сирии, Иордании, Египту, одним словом, поддержал их сторону в конфликте с Израилем, генерал остро переживал лидерство Гамаль Абдель Насера.
Он чувствовал себя несравненно ближе королю Хусейну, склонность которого к примирению делала его излюбленной мишенью палестинцев. А между тем хашимитский суверен[45] был стопроцентным порождением арабского мира. Правда, у генерала Салах Эддин Мурада и короля было много общего: оба получили образование в Англии, их роднили воспоминания о военной школе в Сандхерсте, хотя они и не принадлежали к одному выпуску, и британский снобизм.
В зеркале генерал Салах Эддин Мурад видел безупречного военного, по всем параметрам отвечающего канонам старой имперской армии: рубашка с короткими рукавами цвета хаки, орденские планки в три ряда на нагрудном кармане, галифе и сапоги. Последняя деталь довольно необычна, но генерал посчитал, что именно сапоги приличествуют данному случаю.
Когда он в двадцатый раз подошел к окну, на плац перед казармой Аль-Истикляль влетел командирский «джип». Два старших офицера выскочили на ходу и скрылись в подъезде. Генерал поспешно вернулся к письменному столу, сел в кресло, не утратив при этом военной выправки, и словно надел маску бесстрастия.
Посланцы прыгали через несколько ступенек, на каменной лестнице раздавался стук торопливых шагов, до слуха генерала донесся долгожданный гул.
Вооруженный часовой открыл дверь в кабинет и быстро отошел в сторону, пропуская двух офицеров. Они переступили порог, сделали три строевых шага и застыли по стойке смирно, поднеся в приветствии руку к козырьку фуражки.
— Салам алейкум, господин генерал,— сказал полковник Ид-рисси.— Операция завершена. Хартум принадлежит нам.
Невозмутимый генерал Салах Эддин Мурад медленно поднялся. Он был прирожденным вождем, ничто не могло застать его врасплох, а уж тем более известие о победе.
— Хорошо,— сказал он просто.— Что с президентом? Членами правительства?
— Арестованы, как и было предусмотрено,— ответил второй офицер, полковник Махди Шукейри.— Их судьба в ваших руках.
Генерал одобрительно кивнул, снял телефонную трубку и резкими уверенными движениями набрал номер. Ждать ему пришлось всего несколько секунд. После непродолжительной паузы генерал сказал по-английски: «Первая фаза успешно завершена. Переходим ко второй». И повесил трубку.
Мгновение он рассматривал стоящих навытяжку офицеров. Махди Шукейри — склонный к полноте мужчина семитского типа — был приблизительно одних лет с генералом. Он вполне мог родиться по ту сторону Красного моря на Аравийском полуострове. У Идрисси же была более темная кожа. Типичный суданец, рожденный в результате смешения народов, на протяжении веков мирно соседствующих или враждующих на тысячелетней земле. Оба офицера были безупречны со всех точек зрения. Прекрасные исполнители. Преданные соратники, которыми не следовало пренебрегать.
— Ну вот, господа, я к вашим услугам,— сказал генерал по-арабски. Он взял с письменного стола фуражку и стек и, пройдя перед полковниками, направился к двери.
Он расположился на заднем сиденье «джипа» вместе с Идрисси, а Шукейри сел рядом с водителем. В тот самый момент, когда автомобиль проехал в ворота казармы Аль-Истикляль и ему салютовал караул, в городском аэропорту под рев турбореактивных двигателей приземлился «вайкаунт» авиакомпании «Юнайтед Эраб Эрлайнз».
«Джип» переехал железнодорожный мост и оказался на улице Абу Тулейх. Часы показывали 7 часов 35 минут. В свете занимающегося утра Хартум начинал новый трудовой день. Город казался мирным. Строгие прямые улицы выглядели как обычно, если не считать, что на отдельных перекрестках расположилось по танку 7-й бронетанковой бригады, подчинявшейся лично генералу Салах Эддин Мураду и приведенной в состояние боевой готовности. Но танки не вызывали даже любопытства прохожих.
Генералу оставалось лишь поздравить себя с успешным революционным переворотом, не потребовавшим ни единого выстрела. Он поудобнее устроился на сиденье, хотя до президентского дворца оставалось не более нескольких сотен метров.
Через считанные минуты новый властитель Судана вступит в свои права.
Капитан Осман Загари поставил телефонный аппарат на белую подставку, повернулся просиявшим лицом к молодой женщине в светлом платье, сидящей, поджав под себя ноги, на диване. — Хвала Аллаху, Лейла,— сказал он.— Свершилось.
