Четыре кавалера Дежурят возле сквера, Но Вера не идет. Друзья от скуки судят Бока ее и груди, Ресницы и живот. «Невредная блондинка!» – «Н-да-с, девочка с начинкой…» – «Жаль только, не того-с!» – «Шалишь, а та интрижка С двоюродным братишкой?» – «Ну, это, брат, вопрос». Вдали мелькнула Вера. Четыре кавалера С изяществом стрекоз Галантно подлетели И сразу прямо к цели: «Как спали, хорошо-с?» – «А к вам, ха-ха, в окошко Стучалась ночью кошка…» – «С усами… ха-ха-ха!» Краснеет Вера густо И шепчет: «Будь вам пусто! Какая чепуха…» Подходит пятый лихо И спрашивает тихо: «Ну, как дела, друзья?» Смеясь, шепнул четвертый: «Морочит хуже черта — Пока еще нельзя». – «Смотри… Скрывать негоже! Я в очереди тоже…» – «Само собой, мой друг». Пять форменных фуражек И десять глупых ляжек Замкнули Веру в круг. <1910> Из гимназических воспоминаний
Пансионеры дремлют у стены (Их место – только злость и зависть прочим). Стена – спасенье гимназической спины: Приткнулся, и часы уже короче. Но остальным, увы, как тяжело: Переминаются, вздыхают, как тюлени, И, чтоб немножко тело отошло, Становятся громоздко на колени. Инспектор в центре. Левый глаз, устал — Косится правым. Некогда молиться! Заметить надо тех, кто слишком вял, И тех, кто не успел еще явиться. На цыпочках к нему спешит с мольбой Взволнованный малыш-приготовишка (Ужели Смайльс [129] не властен над тобой?!). «Позвольте выйти!» Бедная мартышка… Лишь за порог – всё громче и скорей По коридору побежал вприпрыжку. И злится надзиратель у дверей, Его фамилию записывая в книжку. На правом клиросе серебряный тено́р Солирует, как звонкий вешний ветер. Альты за нотами, чтоб не увидел хор, Поспешно пожирают «Gala Peter» [130]. Но гимназистки молятся до слез Под желчным оком красной классной дамы, Изящные, как купы белых роз, Несложные и нежные, как гаммы. Порой лишь быстрый и лукавый глаз Перемигнется с миловидным басом — И рявкнет яростней воспламененный бас, Условленным томим до боли часом. Директор – бритый, дряхленький Кащей — На левом клиросе увлекся разговором. В косые нити солнечных лучей Вплыл сизый дым и плавится над хором. Усталость дует ласково в глаза. Хор всё торопится – скорей, скорей, скорее… Кружатся стены, пол и образа, И грузные слоны сидят на шее. <1910> О Рахиль, твоя походка Отдается в сердце четко… Голос твой – как голубь кроткий, Стан твой – тополь на горе, И глаза твои – маслины, Так глубоки, так невинны, Как… (нажал на все пружины — Нет сравнений в словаре!). Но жених твой… Гром и пушка! Ты и он – подумай, душка: Одуванчик и лягушка, Мотылек и вурдалак. Эти жесты и улыбки. Эти брючки, эти штрипки… Весь до дна, как клейстер липкий, — Мелкий маклер и пошляк. Но, дитя, всего смешнее, Что в придачу к Гименею [131]Ты такому дуралею Триста тысяч хочешь дать… О, Рахиль, царица Вильны! Мысль и логика бессильны, — Этот дикий ребус стильный И Спинозе [132] не понять. <1921> Из-за забора вылезла луна И нагло села на крутую крышу. С надеждой, верой и любовью слышу, Как запирают ставни у окна. Луна! О, томный шорох темных тополей И спелых груш наивно-детский запах! Любовь сжимает сердце в цепких лапах, И яблони смеются вдоль аллей. Смелей! Ты там, как мышь, притихла в тишине? Но взвизгнет дверь пустынного балкона, Белея и шумя волнами балахона, Ты проскользнешь, как бабочка, ко мне. В огне… Да – дверь поет. Дождался наконец. А впрочем, хрип, и кашель, и сморканье, И толстых ног чужие очертанья — Всё говорит, что это твой отец. Конец. О, носорог! Он смотрит на луну, Скребет бока, живот и поясницу И, придавив до плача половицу, Икотой нарушает тишину. Ну-ну… Потом в туфлях спустился в сонный сад, В аллее яблоки опавшие сбирает, Их с чавканьем и хрустом пожирает И в тьму вперяет близорукий взгляд. Назад! К стволу с отчаяньем и гневом я приник. Застыл. Молчу. А в сердце кастаньеты… Ты спишь, любимая? Конечно, нет ответа, И не уходит медленный старик — Привык! Мечтает… Гад! Садится на скамью… Вокруг забор, а на заборе пики. Ужель застряну и в бессильном крике Свою любовь и злобу изолью?! Плюю… Луна струит серебряную пыль. Светло. Прости!.. В тоске пе-ре-ле-за-ю, Твои глаза заочно ло-бы-за-ю И… с тррреском рву штанину о костыль. Рахиль! Как мамонт бешеный, влачился я, хромой. На улицах луна и кружево каштанов… Будь проклята любовь вблизи отцов-тиранов! Кто утолит сегодня голод мой? Домой!.. 1910 вернутьсяСмайльс Самуил (1812–1904) – популярный в России английский писатель, автор поучительных романов на морально-этические темы. вернутьсяGala Peter – марка швейцарского шоколада. вернутьсяГименей – бог брака в греческой и римской мифологии. вернутьсяСпиноза Борух (Бенедикт, 1632–1677) – нидерландский философ, один из выдающихся представителей философии Нового времени. |
