Она была поэтесса, Поэтесса бальзаковских лет [91]. А он был просто повеса, Курчавый и пылкий брюнет. Повеса пришел к поэтессе. В полумраке дышали духи, На софе, как в торжественной мессе [92], Поэтесса гнусила стихи: «О, сумей огнедышащей лаской Всколыхнуть мою сонную страсть. К пене бедер за алой подвязкой Ты не бойся устами припасть! Я свежа, как дыханье левкоя… О, сплетем же истомности тел!» Продолжение было такое, Что курчавый брюнет покраснел. Покраснел, но оправился быстро И подумал: была не была! Здесь не думские речи министра, Не слова здесь нужны, а дела… С несдержанной силой кентавра Поэтессу повеса привлек, Но визгливо-вульгарное: «Мавра!!» — Охладило кипучий поток. «Простите… – вскочил он. – Вы сами…» Но в глазах ее холод и честь: «Вы смели к порядочной даме, Как дворник, с объятьями лезть?!» Вот чинная Мавра. И задом Уходит испуганный гость. В передней растерянным взглядом Он долго искал свою трость… С лицом белее магнезии Шел с лестницы пылкий брюнет: Не понял он новой поэзии Поэтессы бальзаковских лет. <1909> Посв<ящается> исписавшимся «популярностям» Я похож на родильницу, Я готов скрежетать… Проклинаю чернильницу И чернильницы мать! Патлы дыбом взлохмачены, Отупел, как овца, — Ах, все рифмы истрачены До конца, до конца!.. Мне, правда, нечего сказать сегодня, как всегда, Но этим не был я смущен, поверьте, никогда — Рожал словечки и слова, и рифмы к ним рожал, И в жизнерадостных стихах, как жеребенок, ржал. Паралич спинного мозга! Врешь, не сдамся! Пень-мигрень, Бебель [93] – стебель, мозга-розга, Юбка-губка, тень-тюлень. Рифму, рифму! Иссякаю — К рифме тему сам найду… Ногти в бешенстве кусаю И в бессильном трансе жду. Иссяк. Что будет с моей популярностью? Иссяк. Что будет с моим кошельком? Назовет меня Пильский [94] дешевой бездарностью, А Вакс Калошин [95] – разбитым горшком… Нет, не сдамся… Папа-мама, Дратва-жатва, кровь-любовь, Дама-рама-панорама, Бровь, свекровь, морковь… носки! <1908> Одни кричат: «Что форма? Пустяки! Когда в хрусталь налить навозной жижи — Не станет ли хрусталь безмерно ниже?» Другие возражают: «Дураки! И лучшего вина в ночном сосуде Не станут пить порядочные люди». Им спора не решить… А жаль! Ведь можно наливать… вино в хрусталь. <1909> У поэта умерла жена… Он ее любил сильнее гонорара! Скорбь его была безумна и страшна — Но поэт не умер от удара. После похорон сел дома у окна, Весь охвачен новым впечатленьем — И спеша родил стихотворенье: «У поэта умерла жена». <1909> Дамам, чирикающим в детских журналах Дама, качаясь на ветке, Пикала: «Милые детки! Солнышко чмокнуло кустик… Птичка оправила бюстик И, обнимая ромашку, Кушает манную кашку…» Дети, в оконные рамы Хмуро уставясь глазами, Полны недетской печали. Даме в молчанье внимали. Вдруг зазвенел голосочек: «Сколько напикала строчек?..» <1910> Посвящается К. Чуковскому[96] В экзотике заглавий – пол-успеха [97], Пусть в ноздри бьет за тысячу шагов: «Корявый буйвол», «Окуни без меха!», «Семен Юшкевич [98] и охапка дров». Закрыв глаза и перышком играя, Впадая в деланный холодно-мутный транс, Седлает линию… Ее зовут – кривая, Она вывозит и блюдет баланс. Начало? Гм… Тарас убил Андрея Не за измену Сечи… Раз, два, три! Но потому, что ксендз и два еврея Держали с ним на сей предмет пари. Ведь ново! Что-с? Акробатично ново! Затем – смешок. Стежок. Опять смешок. И вот – плоды случайного улова — На белых нитках пляшет сотня строк. Что дальше? Гм… Приступит к данной книжке, Определит, что автор… мыловар, И так смешно раздует мелочишки, Что со страниц пойдет казанский пар. Страница третья. Пятая. Шестая… На сто шестнадцатой – «собака» через «ять»! Так можно летом на стекле, скучая, Мух двадцать, размахнувшись, в горсть поймать. Надравши «стружек» кстати и некстати, Потопчется еще с полсотни строк: То выедет на а́нглийской цитате, То с реверансом автору даст в бок. Кустарит парадокс из парадокса… Холодный пафос недомолвок – гол, А хитрый гнев критического бокса Всё рвется в истерический футбол… И наконец, когда мелькнет надежда, Что он сейчас поймает журавля, Он вдруг смущенно потупляет вежды И торопливо… сходит с корабля. Post scriptum. Иногда Корней Белинский Сечет господ, цена которым грош [99], — Тогда гремит в нем гений исполинский И тогой с плеч спадает макинтош! <1911> вернуться Поэтесса бальзаковских лет – т. е. лет тридцати-сорока. См. роман О. Бальзака «Тридцатилетняя женщина». вернуться Месса – обедня, католическое церковное богослужение. вернуться Бебель Август (1840–1913) – немецкий революционер, руководитель социал-демократической партии. вернуться Пильский П. М. (1876–1942) – прозаик, литературный критик. вернуться Вакс Калошин — имеется в виду поэт-символист М. А. Волошин (1877–1931). вернуться Чуковский К. И. (Николай Васильевич Корнейчуков, 1882–1969) – критик, детский поэт, переводчик. вернуться В экзотике названий – пол-успеха – имеется в виду острота и парадоксальность заголовков ранних статей К. Чуковского. («Веселое кладбище», «Авиация и поэзия», «Литературная пыль», «Чужой кошелек»…). вернуться Юшкевич С. С. (1868–1927) – драматург, прозаик, после революции в эмиграции. К. Чуковский писал о творчестве С. С. Юшкевича. вернуться Иногда Корней Белинский сечет господ, цена которым грош – имеются в виду фельетоны К. Чуковского о третьеразрядных поэтах и писателях. |
