Как рассказать им, как заставить понять, что есть подлинное искусство, а есть подделка, сахарин? Мало об этом пишут, нет живого и доходчивого разговора в клубах. А разговор этот (не просто лекция об эстетике, а построенный на всем знакомых, конкретных примерах) должен быть, ибо нашу молодёжь мы хотим видеть гармонически развитой, чтобы впитала она в себя лучшее из культурного наследия человечества.
Эстетическое воспитание молодёжи — дело, конечно, трудное. Лекциями здесь не обойдёшься. Но работники нашего культурного фронта, непосредственно связанные с молодёжью в рабочих, сельских и других клубах, могли хотя бы подсказать многим неискушённым зрителям, что хорошо и что плохо.
Дружеское слово
За последние годы у нас уже довольно часто стали говорить о хорошем и дурном вкусе. Появился ряд статей, брошюр, много передач по радио. Об этом рассказывают на занятиях в университетах культуры. Больше того, уже принимаются административные меры, в частности запрещающие выпуск так называемой «художественной продукции» халтурщиков…
Всё это важно и нужно; и очень хорошо, что к воспитанию чувства прекрасного вплотную подошло и кино — одно из самых могучих средств пропаганды. На экранах страны демонстрируются научно-популярные фильмы о великих произведениях живописи и скульптуры, о творениях замечательных зодчих, о русском балете и театре.
Если молодой зритель, у которого только ещё начинают воспитывать понимание прекрасного, с пользой для себя посмотрит убедительно, по-настоящему сделанный фильм о «Сикстинской мадонне», а потом попадёт на десяток довольно пошловатых фильмов (примеров приводить не буду, они всем известны), то вряд ли этот зритель далеко продвинется в своём эстетическом воспитании.
Однако я не хочу касаться вопроса, почему на экране появляются, мягко выражаясь, антихудожественные фильмы, где всё пронизано духом воинствующего мещанина, где, начиная от режиссёрского замысла и кончая манерами, одеждой, обстановкой квартиры, в которой живут герои, — буквально всё напоминает ту самую рыночную «художественную» продукцию, что встречается иногда и в магазинах.
Вкус уродуется, конечно, не только фильмами и рыночной продукцией. Взять хотя бы дешёвые украшения, выпускаемые всякими артелями. Пластмассовые клипсы, брошки, перстенёчки, побрякушки. Как правило, они пошлы, безобразны, отвратительны. Ну чего стоят хотя бы брошки с целующимися голубками? Ведь это же для тупиц!
Ну а как подсказать девушке неглупой, но у которой вкус не воспитан: «Остановись, не покупай!» Кто скажет? Тем более, что далеко не все девушки читают газеты и журналы. Я думаю, что нашей лекционной пропаганде и на селе и в рабочих посёлках не следует гнушаться и такой, казалось бы, мелкой темы, если она способствует воспитанию хорошего вкуса. И главное, необходимы конкретные примеры, о чём я уже говорил.
Помнится, как-то давно в клубе молодёжного городка я выступал перед читателями. Собрались ребята и девушки, все они работали на одном из заводов-гигантов. До начала беседы оставалось время, и я попросил повести меня в общежитие. Должен сказать, что для молодёжи были созданы очень хорошие условия: современные здания, чистые, светлые комнаты с зеркалами и красивыми занавесками. А в комнатах девушек, уже по их собственной инициативе, полно всяческих украшений: ковриков, картинок, статуэток, вазочек…
В клубе разговор шёл о книгах, о воспитании, а потом так, между прочим я высмеял эти самые коврики с лебедями, картинки на стекле, где нарисованы сухорукие балерины, амуры, похожие на поросят, и прочую уродливую халтуру, которая охотно покупается девушками.
У них над кроватями висели размалёванные открытки с напомаженными хлыщами и волоокими красавицами в венке из незабудок. Видел я оставшиеся от купеческих девиц и вновь возрождённые рыночными пошляками такие живучие символы, как пронзённое сердце и чайка с конвертом.
Я заметил, что ребята, сидящие рядом с девушками, начали пересмеиваться и указывать взглядом то на одну, то на другую. А потом мне сказал комсорг, что уже на другой день в девичьих общежитиях не осталось ни одной пошлой картинки.
В чём тут дело? Неужели так уж сразу подействовало слово? Нет, здесь всё гораздо проще: ни одна из уважающих себя девушек не позволит, чтобы над ней подсмеивался, допустим, её близкий товарищ или друг, сидящий рядом. А главное, из-за чего? Из-за какой-то паршивой картинки? Слово моё было лишь толчком.
Могут возразить: да ведь всё это несущественно, мелко в сравнении с вопросами огромной важности, о которых мы знаем из постановления о задачах партийной пропаганды.
Но дело-то в том, что и в постановлении указывается на необходимость использования в пропагандистской работе идейного и эмоционального воздействия искусства, и в частности живописи и скульптуры. Вполне понятно, что эта пропаганда может носить и вполне конкретный характер, если мы будем противопоставлять настоящее искусство пошлости и безвкусице. Борьба с этими дурными явлениями далеко не закончена, и, видимо, учитывая особенности той или иной аудитории, надо и вести пропаганду словом.
А слово может быть разным — простым, убеждающим, гневным, ироническим, но всегда дружеским, особенно когда говоришь с молодёжью. Тут сквозь скорлупу наигранного скептицизма, сквозь болезненную непримиримость к совету старших, к поучениям дружеское слово проникнет в любую душу.
Пусть юноша делает вид, что для него это всё не ново, пусть на губах его стынет ироническая усмешка, слово это обязательно дойдёт — не сегодня, так завтра. Только бы оно не было равнодушным, казённым, чтобы не цитаты властвовали, а ваша сила убеждения, основанная на желании пробудить в человеке благородные мысли и чувства.
Кто воспитан лучше?
Не всё сразу делается; пока ещё в рабочих и сельских клубах устраиваются так называемые «вечера молодёжи». Но это те же танцевальные вечера, только бесплатные. Перед началом выйдет лектор, пробубнит по бумажке стандартную лекцию «О моральном облике молодого человека» и, не дождавшись вопросов, оставит зал, где уже начали убирать стулья.
Впрочем, половина из них была убрана заблаговременно в расчёте на то, что народ придёт только на танцы. Во всяком случае — большинство. Одни — потому, что эту лекцию слышали не раз, а другие — потому, что лекций не слушают вообще.
Бывает так, что постепенно хиреют и распадаются драматический и музыкальный кружки, лекционный зал пустеет, на литературные вечера приходит не больше десяти человек. Но зато на курсах, где учат кроить и шить платья, — стопроцентная посещаемость. Конечно, плохого в этом нет, девушки учатся полезному делу, но когда они ничего другого и знать не хотят, то это уже начинает тревожить.
Мне думается, что наибольшее культурное значение имеют драматические кружки, где молодёжи прививается не только любовь к театральному искусству, но и к слову, не говоря уже о том, что сцена воспитывает и пластику движений, и вкус, и умение одеваться. А главное, этот вид художественной самодеятельности пробуждает глубокие человеческие чувства, что крайне важно для молодого поколения. Вряд ли парень, который, скажем, играл Платона Кречета, будет свистеть в кино или смеяться в трагических местах классической пьесы.
Однако далеко не всегда руководители самодеятельных кружков выбирают нужные для молодёжи пьесы. Больше всего у них в чести скетчи-водевильчики, пустячки, причём весьма дурного пошиба, построенные на разных недоразумениях, где любовь служит темой для зубоскальства. А отсюда и последствия. У некоторой части молодёжи, малоустойчивой к подобной пошлятине, появляется цинизм, и странной ей кажется настоящая любовь, которая встречается не только в книгах.
У многих культработников есть и выдумка, и преданность своему трудному, но благородному делу, однако далеко не всегда они добиваются успехов. Сильны традиции казённого администрирования, когда клуб ещё не стал для молодёжи вторым домом — мало в нём уюта и дружеского расположения к посетителю.
