— Нет, ты очень хорошо играешь. Мне понравилось.

Она не уточнила, что именно ей понравилось: что я играю, что я играю хорошо или я сам, хорошо играющий Может, она блаженненькая до музыки? Или перфекционистка? Я что, послал какой-то знак, чем-то себя обнаружил?

— Нет, серьезно, — сказала она, — хотела бы я так играть.

— Тебе-то зачем.

Она мотнула головой. Блаженненькая? Скоро узнаю.

— Девочкам из яхт-клуба незачем играть на бонго.

— Я не девочка из яхт-клуба, — сказала она и ушла, и я так и не понял, где у нее болит. Просто стал играть дальше.

Я все играл и играл и увидел, как Арсенио Куэ подзывает официанта и просит счет, играл и играл, будит Сильвестре, и этот смуглячок-писака встает и идет вслед за Сибилой и Вивиан, которые под ручку направляются к выходу, я играл, а Куэ расплатился за всех, я играл, и подошел официант, и Куэ дал ему на чай, я играл, видимо, неплохо дал, судя по довольной роже официанта, я играл, пошел и догнал всех у дверей, и швейцар раздвинул портьеры, я играл, и они вышли через красно-зеленый, ярко освещенный игорный зал, и портьеры упали, скрыв их из виду, я играл. Даже не попрощались. Но мне было все равно, потому что я играл, продолжал играть и собирался играть еще очень долго.

До этой ночи в «Сьерре» я редко видел Вивиан, зато часто встречал своего друга Сильвестре и с ним Арсенио Куэ. Все время они мне попадались. Как-то раз я выходил с репетиции (кажется, в субботу днем) и столкнулся с Арсенио Куэ, который шел — пешком, на удивление — по Двадцать первой улице. Стояла страшная жара, и, хотя на юге небо затянуло тучами, дождя вроде не намечалось, тем не менее Куэ был в дождевике (он бы сказал, в плаще); курил сигарету в мундштуке, вышагивая своей неровной походкой носками наружу и выдувая дым носом, обеими ноздрями, так что над губой зрелищно вздымались два серых столба. Мне на ум пришел чокнутый дракон. Впрочем, не такой уж и чокнутый, неизменно в черных очках и с ухоженными усами.

— Чертово солнце, — сказал он вместо приветствия.

— Тебе как, не холодно? — спросил я, указывая на дождевик.

— В плаще или без плаща, в штанах или без штанов, в этом чертовом климате все равно подыхаешь.

Это было его любимое вступление. С него он начинал звучные обвинительные речи в адрес страны, народа, музыки, негров, женщин, отсталости. В адрес всего. И закруглялся на той же ноте, ругая погоду хорошо поставленным актерским голосом. В тот день он сообщил мне, что на Кубе (не Венегас, а другой) могут выживать только растения, насекомые и грибы, влача либо растительное, либо жалкое существование. Доказательство — скудость фауны, представшей глазам Колумба. Остаются еще птицы, рыбы и туристы. Все они могут улететь или уплыть как только пожелают. Потом, без всякого перехода, он сказал:

— Пошли со мной в «Фоксу»?

— Зачем?

— Да просто так. В бассейн заглянем.

Я не горел желанием. Устал, пальцы под защитным пластырем ныли, было жарко, и к тому же какое удовольствие тащиться в бассейн одетым, стоять на бортике, стараться не забрызгать костюм и рассматривать людей, как рыб в аквариуме. Да хоть бы в нем и русалки плавали, все равно. Я сказал, что не пойду.

— Там будет Вивиан, — сказал Куэ.

Бассейн в «Фоксе» был забит в основном детьми. Вивиан мы заметили сразу, она помахала из воды. Виднелась только голова без шапочки, волосы налипли на лицо и на шею. Совсем девчонка. Но, выйдя из воды, она уже не выглядела ребенком. Слегка подзагорела; кожа на плечах и на бедрах ярко отсвечивала, совершенно не похоже на молочную белизну под черным платьем в тот вечер, когда мы познакомились. И еще волосы теперь были светлее. Она попросила сигарету, добродушно отвечая на мои вопросы, видимо утопив в забвении прежние обиды:

— Я тут день-деньской сижу, до самого вечера. В няньках, — и махнула в сторону бассейна, кишевшего ребятишками. Когда я дал ей прикурить, она взяла мою руку и притянула к сигарете. Кисть у нее была длинная, костлявая, еще скукоженная и бесцветная от воды. Она мне нравилась, эта кисть, а еще сильнее нравилось то, как она обхватывает мою руку со спичкой и подносит к пухлым, полным губам.

— Какой ветер, — сказала она.

Куэ перешел на другую сторону бассейна к стайке девчушек, узнавших его. Автограф, что ли, попросят? Они сидели на бортике, болтали ногами в воде и сверкали мокрыми ляжками. Просто разговаривали. Мы с Вивиан добрели до каменной скамьи и сели за бетонный столик под металлическим зонтом. Под ногами расстилалась взамен газона зеленая мозаика. Я снимал пластыри с пальцев и клал в карман. Вивиан наблюдала, пока я на нее не взглянул.

— Куэ пришел к тебе, а сам смылся.

Она посмотрела в сторону бассейна, на Куэ и его восторженный водный гарем. Мне не пришлось показывать пальцем, да я и не стал бы, в любом случае.

— Нет, он не ко мне пришел. Он пришел покрасоваться.

— Ты в него влюблена?

Вопрос ее не удивил, она расхохоталась.

— В Арсена? — и прыснула, — ты его лицо хорошо рассмотрел?

— Ну, он не урод.

— Нет, не урод. Кое-какие девушки считают его красавцем. Хоть и не таким уж красавцем, как думает он сам. Но ты хоть раз видел его без очков?

— Когда я тебя встретил, — выдаю себя, — когда мы все познакомились.

— Я имею в виду, днем.

— Не помню.

И вправду. Кажется, пару раз видел на телевидении, когда он работал. Но не обратил внимания на глаза. Так и сказал Вивиан.

— На телевидении не считается. Там он играет, это другое дело. А вот на улице. Присмотрись в следующий раз, когда он снимет очки.

Она глубоко затянулась, как будто делала ингаляцию, и выдохнула клуб дыма ртом и носом. Я прервал ее никотиново-смоляную процедуру.

— Он знаменитый актер.

Она сняла с губ крошку табака, и я вдруг подумал, что на Кубе мужчины всегда сплевывают то, что липнет ко рту, а женщины подцепляют длинным ногтем.

— Никогда в жизни я не влюбилась бы в мужчину с такими глазами. Тем более в актера.

Я ничего не ответил, но почувствовал себя неуютно. А я актер? Спросил себя, что она может найти в моих глазах. И не успел себе ответить, как вернулся Куэ, то ли озабоченный, то ли довольный, то ли все вместе.

— Пойдем, что ли, — это мне. Вивиан он сказал: — Сибилы вроде бы не будет сегодня.

— Не знаю, — ответила та, и я заметил, или показалось, что она слишком уж сильно раздавила окурок о бетонный стол и отшвырнула в угол. И пошла к бассейну. — Пока, — бросила она и, глядя мне в глаза, сказала:

— Спасибо.

— За что?

— За сигарету и за спичку и, — добавила, ненарочно, кажется, сделав паузу, — за компанию.

Я посмотрел вслед удаляющемуся Куэ и увидел только спину в дождевике. Мы уже выходили, когда кто-то громко окликнул нас.

— Кричат. — Какой-то паренек махал нам из воды. Вернее, махал он Куэ, я с ним точно не был знаком. Куэ обернулся, — Это тебя, — сказал я ему.

Парень выделывал что-то странное руками и головой и кричал «Арсенио Ква-ква-ква». Тут я сообразил, что он изображает жабу, а у нас жабами называют голубых. Не знаю, понял ли Куэ намек. Думаю, да.

— Пошли-ка, — сказал он мне. Мы развернулись. — Это Сибилин братец.

Подойдя к бортику, Куэ поманил мальчишку: «Тони!» Тот подплыл.

— Что?

Тони был не старше Вивиан и Сибилы. Он схватился за бортик, и я заметил у него на руке золотой именной браслет. Куэ медленно и размеренно ответил:

— От жабы слышу, земноводное, — значит, понял. Я засмеялся. Куэ тоже. Один Тони не засмеялся, а продолжал смотреть на Куэ, скривившись от боли. Только теперь я заметил. Куэ поставил ему на руку ботинок и навалился всем весом. Тони закричал, отталкиваясь ногами от стенки бассейна. Куэ убрал ногу, и Тони отлетел назад, глотая воду, выгребая ногами, поднеся руку ко рту, чуть не плача. Арсенио Куэ все еще довольно улыбался. Больше всего меня удивило, как он радуется мести. Но, выходя, я заметил, что он вспотел, снял очки и утер пот, бежавший ручьями по лицу. В уступку жаре, вечеру и нашему климату перекинул дождевик через руку.