В книге читатель найдет несколько записанных мною песен; должен оговориться, что, не будучи знаком с тюркским языком, я записывал их только по слуху, перевод же делал не текстуальный, а только приблизительно точный.

Разработку собранных нами коллекций приняли на себя различные специалисты: млекопитающих – старший консерватор [хранитель] Зоологического музея Академии наук Е. А. Бихнер; птиц – директор этого музея, академик Ф. Д. Плеске; пресмыкающихся, гадов и рыб – доцент С[анкт-]П[етер]б[угргского] университета, доктор зоологии A. M. Никольский; чешуекрылых, отделы Noctuae и Geometrae – лепидоптеролог С. H. Алфераки; отделы Rhopalocera, Sphinges и Bombyces обработаны мной; жесткокрылых – старший консерватор Зоологического музея Академии наук А. П. Семенов-Тян-Шанский; растений – директор императорского Ботанического сада А. Ф. Баталин; горных пород – профессор Горного института И. В. Мушкетов.

Определение абсолютных высот любезно взял на себя генерал-лейтенант А. А. Тилло, обработку же метеорологического дневника – профессор А. И. Воейков.

Всем этим лицам мы приносим здесь выражение своей глубочайшей признательности.

Мне кажется, я нисколько не ошибусь, если скажу, что за последнюю четверть века не отправлялось из Петербурга ни одной сколько-нибудь значительной экспедиции, в снаряжении которой так или иначе не принимал бы участие наш высокочтимый вице-председатель Петр Петрович Семенов. В особенности молодые, начинающие свою, если можно так выразиться, карьеру, путешественники встречали в нем всегда самую надежную опору, самого горячего сторонника их дела. Такая почтенная деятельность Петра Петровича давно уже получила должную оценку, и здесь мне остается только лишний раз констатировать факт его самого теплого и в тоже время деятельного отношения к нашей экспедиции. Я счастлив, что от имени моего брата и своего я могу сказать ему здесь самое сердечное спасибо.

Считаю своею нравственною обязанностью выразить также глубочайшую признательность Г. А. Колпаковскому, А. В. Григорьеву, А. А. Большеву и А. И. Скасси, в значительной мере содействовавших успеху нашей экспедиции.

В середине марта 1889 г. мы выехали из Петербурга. Через три недели прибыли в г. Верный[8], где и принялись за снаряжение экспедиции. Мы задержались здесь, однако, долее, чем предполагали, ввиду тех недоразумений, которые возникли по поводу назначения нам конвоя. Наконец дело уладилось, и кратчайшим путем, верхом, со сложенными на нанятые телеги вещами и гоня перед собой табун закупленных лошадей, мы выступили в Джаркент[9], куда и прибыли 7 дней спустя.

Основанный в 1882 г., Джаркент в настоящее время представляет бойкий, полувоенный, полуторговый пограничный городок, показавшийся нам много симпатичнее Верного, не успевшего еще в наше время окончательно оправиться от постигшего его бедствия[10].

Выпавшие в конце апреля и в начале мая перемежавшиеся со снегом дожди, разведенная ими грязь, хмурое небо и холод, улицы в развалинах, невозможность достать в лавках самые обыденные предметы – все это в совокупности способствовало тому, что мы без сожаления покинули Верный, решившись перебраться в Джаркент, начальный пункт нашего будущего путешествия караваном. Здесь мы доканчивали свое снаряжение, лихорадочно работая по пятнадцати часов в сутки. Ограниченность наших средств не позволяла нам думать об излишествах во время пути. Мы брали самое нужное, но его набралось столько, что к купленным в Верном тридцати лошадям пришлось прикупить еще десять, да и эти, как оказалось впоследствии, с трудом подняли наш громадный багаж.

Причин, побудивших нас остановиться на лошади, как вьючном животном, было немало, но главнейшие из них следующие: лошадь много дешевле верблюда; на спинах лошади и осла производится почти все передвижение грузов в пределах Восточного Туркестана и Джунгарии; поэтому во всякое время года и повсюду здесь возможен обмен этих животных; лошадь менее прихотлива, чем верблюд, который плохо ходит в горах, боится сырости и вообще очень грузен для каравана, назначение коего – то карабкаться по узким тропинкам теснин, то брести безграничною степью; наконец, у нас был навык к лошади, выработавшийся в предыдущие мои путешествия по Средней Азии, да к тому же и средства наши не позволяли нам завести дорогостоящий обоз на верблюдах.

Утро 27 мая было еще более хлопотливое, чем все предыдущие дин. Почти все маленькое население Джаркента знало уже, что сегодня – день нашего выступления к китайской границе, и многие сочли своей непременной обязанностью заглянуть к нам на двор для того, чтобы полюбопытствовать на делаемые приготовления. Мелкие перекупщики шныряли поминутно и то и дело навязывали нам такие предметы, как канаус [шелк], меха и китайские вазы, которые теперь, менее, чем когда-либо, могли иметь для нас интерес. Русские, дунгане и таранчи все еще не переставали приводить к нам на показ давно уже нами забракованных лошадей, уходили, возвращались и, невзирая на положительный отказ, все-таки горячили своих рысаков и носились на них по прилегающим улицам. Рядовые казаки приходили прощаться со своими однополчанами, затем мешались в толпу и, как и она, оставались безучастными зрителями той хлопотливой возни, которая так хорошо знакома каждому, кто собирался хоть однажды в далекое путешествие. Несмотря, однако, на все эти помехи, уже к полудню мы были готовы, лошади наши оседланы, а вьюки окончательно взвешены и распределены. В четвертом часу, эшелон за эшелоном, наши вьюки уже выходили из ворот отведенного нам помещения при громких пожеланиях столпившейся публики… Путешествие началось!

Мы ночевали в небольшом таранчинском поселке Аккенте, расположенном всего в 12 километрах от Джаркента, и только уже на следующий день добрались до Хоргоса, в котором, как в пограничном пункте, квартировала сотня казаков 2-го полка. Тут же расположился и небольшой таранчинский поселок, имеющий невзрачный вид. Впрочем, таковы уже все здесь поселки. Край этот новый, таранчи же, эмигранты Илийской провинции, едва успели осесть на вновь отведенных местах и, весьма естественно, им было не до того, чтобы думать о красоте своих помещений. К тому же, как нам говорили, они едва сводят с концами концы, и большинство, по-видимому, бедствует страшно.

С 12 февраля 1881 г. р. Хоргос стала границей России с Китаем[11]. На ее дотоле пустынных берегах появились пикеты, и она вдруг приобрела такое значение, какого раньше никогда не имела. Впрочем, при описании Илийской долины нельзя было бы и так о ней умолчать: это один из значительнейших правых притоков Или. Стекая с того горного узла, который образуется схождением хребта Боро-хоро с Джунгарским Алатау, Хоргос течет диким, недоступным ущельем многие километры, после чего шумным и бурным потоком врывается в необъятную долину Или, где и продолжает еще долгое время громыхать среди им же навороченной гальки и валунов. Как и большинство других правых притоков Или, Хоргос разбивается неоднократно на рукава, которые далеко разбегаются в стороны и иногда либо пропадают в песках, либо разливаются по тростниковым займищам. Таким образом, к Хоргосскому посту он добегает уже значительно обедневшим водой; тем не менее, однако, в половодье, продолжающееся май и июнь, переправа через него здесь сопряжена с некоторой опасностью и во всяком случае не обходится без хлопот.