— Неважно! — авторитетно утешала Инна.

Она сама знала немного, но этого хватало, чтобы учить. А то, что виза у Инны была, как у всех жён, без права работы, тоже не мешало. Здесь многие женщины обходили такую преграду. Особенно ловко это делали польки, они работали все, поголовно, не упуская случай заработать приличные деньги в богатой стране.

— Нет, нет! — испуганно округляла глаза Галя. — Я так не смогу. И потом, у меня проблемы, ребёнок…

У Инны проблем не было. И не было детей.

— Я ещё не всё попробовала! — прервала разговор Инна, отправляясь за закуской.

И вся компания потянулась за ней.

Возле соседнего стола беседовал с молодым американцем долговязый парень. Его рыжие курчавые волосы спадали на плечи неопрятными слипшимися прядями, осыпая перхотью лопнувший по шву обвисший свитер. Парень так явился на торжественный приём — в старом свитере и жилетке на пуху. Жилетка была дешёвая, китайская, пух вылезал из неё, прилипая белым сором к засаленной чёрной ткани. С этим парнем она познакомилась у себя на Ягияме. Был сезон дождей. Парень брёл, укрывшись дешёвым прозрачным зонтиком. Такие покупали на случай, на несколько дней, но этот зонт служил хозяину давно — помутневший, пожухлый полиэтилен отбрасывал мятые серо-жёлтые пятна на бледное веснушчатое лицо. С ручки зонта неряшливыми клочьями свисала размокшая от дождя бумажная салфетка. Зачем он обернул ручку бумагой? — подумала она и поздоровалась с парнем и остановилась поговорить — в сезон дождей любой собеседник мил! Парень назвался Мишей и сообщил, что он физик-теоретик, кандидат наук, в здешнем университете преподаёт физику. О своей прежней работе в научно-исследовательском институте в Москве Миша говорил неохотно.

— Я там в основном столы таскал…

В Японии Мише нравилось всё, особенно зарплата.

— На неё можно многое купить! — возбуждённо говорил он, лихорадочно перечисляя свои приобретения: холодильник, телевизор, видео, пылесос…

В длинном списке была даже подержанная машина. Вот только водить её Миша не умел. И экзамен на права выдержать не мог. Была у Миши и другая проблема — девушки. Мише шёл тридцать пятый год, но он не был женат. Тема эта Мишу очень волновала, он горячо говорил о любезной ему скромности японок, хвалил брачные агентства. Сам, без агентства, он к девушкам подойти не мог, боялся. Ещё он боялся конторских служащих, выдающих всякие справки. Вообще нравы этой категории населения определяли отношение Миши к стране. Хамские конторы России напугали его на всю жизнь, до смерти. Россию Миша не любил. И Европа ему не приглянулась — чиновники там были невежливы, потому, проработав несколько месяцев в Брюсселе, Миша съехал. А вот услужливая Япония пришлась ему в самый раз. Он часто заходил в факультетскую канцелярию и обсуждал с угодливыми молодыми клерками, как правильно заполнить какую-нибудь бумагу. Эта тема вызывала почтение не только у клерков. Сэнсэи с удовольствием присоединялись к разговору, глядя на Мишу уважительно, кивая согласно, когда он произносил:

— Секретари — это очень важно!

За четыре года, которые Миша прожил Японии, он выучил японский язык и дослужился до чина ассистента профессора. На большом щите у входа на инженерный факультет его имя было вписано среди имён прочих сэнсэев несмываемой масляной краской. Но Миша знал, что держат его до срока, пока шеф не найдёт подходящего японца. Сотрудников здесь искали тщательно, не торопясь, боясь ошибиться. Потому что отделаться от принятого на работу японца непросто — в Японии существовал пожизненный наем.

— Как только мой сэнсэй найдёт подходящего японца, меня уволят, — бесстрастно говорил Миша. — Больше шести лет здесь всё равно, как правило, не держат.

Миша, как и Гриша, собирался в Соединённые Штаты. Он даже потратился на поездку в Россию, чтобы сменить русскую фамилию отца на более выгодную для Америки еврейскую фамилию матери. До этого четыре года Миша в Россию не ездил. И не звонил — экономил деньги. Только изредка посылал электронной почтой письма на адрес приятеля, а тот передавал послания Мишиным родителям.

Тогда на Ягияме, глядя на сутулого худого Мишу с размокшей бумажкой в руке, она пожалела его и пригласила заходить в гости. Когда-нибудь. На следующий день Миша зашёл к ней в кабинет и стал перечислять свои заботы на все ближайшие дни. Выходило — приглашать его надо сегодня. Вечером Миша постучался ровно в шесть, словно боялся её упустить. Но в шесть заканчивали рабочий день только техники и секретари, а у неё ещё были дела. Миша без приглашения сел на диван и стал терпеливо ждать, пока она закончит. Зайти в магазин у него не осталось времени, и так вышло само собой, что в гости он явился с пустыми руками. Ел Миша много, жадно. Насытившись, молча выпрямился и стал ждать, когда ему зададут вопрос. Сам разговора не начинал. Как японец. И отвечал, как здесь положено, кратко.

— Как доехать до горячих источников?

— Это просто!

— Как оформить кредитную карточку?

— Это трудно.

На вопрос о проблемах он пожаловался, что в его кабинет сносят старые компьютеры, как в чулан. Но ему это не мешает. От себя Миша зачем-то сообщил, что держит дома котатцу. Как японцы. Должно быть, Миша считал обзаведение котатцу признаком лояльности и старался оповестить о своём котатцу всех в университете. Разговор быстро затух, Миша поднялся с облегчением и, пообещав принести в подарок старый радиоприёмник, удалился. На следующий день, увидев её в университетском городке, Миша перешёл на другую сторону улицы и сделал вид, что увлечён музыкой. Он всегда ходил с плэйером и наушниками, размахивая руками, словно дирижируя. И теперь, увидев её в зале, он отвернулся, склонившись почтительно перед рыжим американцем в таком же, как у Миши, неопрятном свитере.

— Рад Вас видеть! — к ней подошёл улыбающийся профессор Такасими, в точности повторил слова президента: — Мы должны стать открытой страной! — И сообщил, что часто летает в Америку. Эта тема возникала в их беседах неизменно. Хотя теперь она была вполне уместна. В свете кампании интернационализации. — Как Вам нравится моё произношение? — улыбнулся в ожидании комплимента Такасими. — У меня чисто оксфордское произношение! А вот у него ужасное произношение, — Такасими указал на Мишу. — У русских вообще произношение скверное!

О том, что она тоже русская, Такасими постоянно забывал, запомнив свою первую мысль, что она американка. Пока Такасими ругал Мишино произношение, сам Миша, бросив американца, повернулся к нему и стал кланяться, то ли здороваясь, то ли соглашаясь.

— Да у него нормальное произношение! — не выдержала она не то упрёков Такасими, не то Мишиных кивков.

Она не Мишу защищала, себя. Потому что это была неправда — про скверное произношение русских и оксфордское Такасими. И вообще это заявление было не в духе кампании интернационализации. Такасими перестал улыбаться, отошёл.

— Вы доверяете женщине защищать Вас? — набросилась она на Мишу.

— А что он такого сказал?

Миша вяло пожал плечами и, согнувшись, попятился прочь, надеясь спастись под столом у Гриши. Они дружили.

— Смотрите, сколько здесь наших! — весело воскликнул, подходя к ней, Лазарь Аронович — пожилой доцент с химфака МГУ. — Только в одном университете, где мы с Вами трудимся, сейчас около пятидесяти наших соотечественников! Идёт активная утечка мозгов!

Лазарь Аронович почему-то радовался. А она думала, что мозги, которые могут течь — недостойная внимания, жидкая субстанция. И в России, пожалуй, ничего ужасного не случится, если мозги Миши и Гриши утекут. А если в японской науке с приездом Миши и Гриши появятся проблемы, то это — забота Японии. Ведь она сама их выбрала, этих иностранцев, чем-то очень похожих друг на друга: в России Миша таскал столы, Гриша торговал цветами, Галин муж устраивал концерты, Наташин копал картошку… Конечно, кризис у нас. Но ведь не все ушли копать и торговать, не все уехали, кто-то остался в институтах, в России…

— Россия… — рассеянно повторил Лазарь Аронович, словно припоминая, что это такое? — Я каждый день смотрю CNN. В последнее время там о России ничего нет. Нет такой страны — Россия! — И он весело рассмеялся.