Открыв входную металлическую дверь — несерьёзную, тонкую, полую, они оказались на крохотном бетонном пятачке. Здесь полагалось оставить обувь и только потом шагнуть на возвышающийся пол прихожей. Нехитрая эта конструкция надёжно отсекала уличную грязь. Хидэо и Намико мгновенно скинули туфли и бесстрашно ступили на ледяной пол в тонких носочках. Намико выгрузила из своих сумок рюмки, вилки, ножи, кастрюли, полотенца… И шлёпанцы.

— У меня есть тапочки, я привезла из Москвы, — отказалась она от подарка.

Намико придирчиво осмотрела русскую обувь, вежливо забраковала:

— Мы, японцы, предпочитаем тапки без задников.

Обувь японскую, насквозь синтетическую, неуютную, пришлось надеть, чтобы не обидеть Намико, которая заботилась о ней, как родная сестра.

Квартира встретила странным запахом.

— Пахнут татами, они сплетены из травы, — объяснила Намико, — новые татами так приятно пахнут!

Русскому нюху запах приятным не показался. Пахли не только татами, но и отсыревшее дерево стенных шкафов, и свежая, но как будто мокрая бумага, которой были оклеены раздвижные двери комнат.

— Они называются фусума, — Намико объясняла ласково, охотно. — У нас даже в новых домах всё по-японски. — И тут же утешила: — Но туалет у Вас западный, с высоким унитазом, вестерн стайл.

А жаль! Она хотела жить совсем по-японски. Столовая и проходной коридорчик, где притулилась кухня, были застелены линолеумом. Пол двух других комнат образовывали татами — толстые циновки, окантованные по краям широкой тесьмой. Шесть татами размером сто восемьдесят сантиметров на девяносто, плотно пригнанные друг к другу, точно укрывали стандартную японскую комнату в девять и семь десятых квадратных метра — в тонкости японской геометрии её посвятил Хидэо.

Её ногу, занесённую над зелёной циновкой, остановил вопль Намико:

— В тапочках нельзя!

Оказалось, по татами можно было ходить только в носках. Или босиком. Ей опять предстояло переобуться, вернее разуться. Чтобы не сбиться, она повторяла про себя последовательность операций: входя в дом, надо надеть тапочки, входя в татами-комнату, их снять, выходя из татами-комнаты, снова надеть. На пороге туалета её опять настиг крик Намико:

— Тапочки!

Она затравленно скинула шлёпанцы, ступив босиком на холодные плитки пола. Намико бегом догнала её, завернув по дороге в прихожую, к своим сумкам за новой парой шлёпанцев с английской надписью "туалет" на носках.

— Входя в туалет, положено переобуться в специальные тапочки, — наставляла Намико.

Надпись "туалет" не являлась необходимым атрибутом туалетной обуви. Годились и ненадписанные тапки. Но специальные, другие. В которых по прочим помещениям не ходят. Эти шлёпанцы должны были стоять на пороге туалета. Она прикинула, сколько же пар тапочек соберётся у неё в доме, если она решит следовать японским традициям? Одни — для столовой, одни — для туалета, минимум две пары для гостей… И ещё она намеревалась сохранить удобные тёплые русские тапки, чтобы переобуться, когда гости уйдут. Получалось пять пар! Её жизнь грозила превратиться в сплошное переобувание: на дистанции в полтора метра от входной двери до татами-комнаты полагалось сменить обувь три раза. А если по дороге завернуть в туалет, то пять. Передвигаясь по собственному дому, она должна была постоянно помнить, что когда обуть. И когда снять. Опасаясь, что такая умственная нагрузка губительно скажется на её научной деятельности, она решила в будущем процедуру упростить. А пока под пристальным взглядом Намико покорно переобувалась. Тем более, что сегодня на ней были новенькие носочки.

Три крохотные комнатки с низким потолком (пожалуй, пониже будет, чем в хрущобах) должны были стать её домом на целый год.

— О, какая роскошь! — Хидэо поймал её скучный взгляд и пояснил свой восторг: — Мы могли бы снять для Вас однокомнатную квартиру. В Японии это нормально: один человек — одна комната! А у Вас их целых три. Это роскошь!

Хидэо гордился, а она растерянно озиралась. Она предпочла бы нечто поменьше, но потеплее, поуютнее. Она не ожидала, что, снимая квартиру в Японии, получит только голые стенки. Ни отопления, ни телефона…

— Всё это Вам придётся купить отдельно. Но газовую плиту Вы уже купили, а колонки в ванной и в кухне у Вас есть! И душ! В квартирах подешевле Вам пришлось бы покупать и это. Таковы правила.

Ей не понравились японские правила. Хидэо — её вопросы. Явно обиженный, он отошёл окну.

— Мы с женой сняли для Вас роскошную квартиру! Посмотрите, какой вид!

— О, вид на океан! — воскликнула Намико, хлопая в ладоши.

Намико всё время говорила так, восторженно восклицая. Должно быть, от смущения. Хидэо, стоя на полу, прилаживал абажуры к невысокому потолку, вставлял кольцевые лампы дневного света в хитрые зажимы. Сама она вряд ли справилась бы с непривычной конструкцией. Намико извлекла из своей бездонной сумки большие плоские подушки, положила на холодный линолеум столовой, уселась на них и принялась подшивать принесённые из дома шторы. Иголки, нитки, ножницы тоже были заботливо припасены заранее. Она покорно села рядом, взяла окоченевшими пальцами ледяную иглу. Холод в квартире был адский. Уже смеркалось, когда супруги Кобаяси ушли. Эти милые люди пожертвовали ради неё своим выходным днём!

Вокруг медленно погружался в холодные весенние сумерки странный мир: татами, фусума… За стеклянной балконной дверью зажигал первые огоньки лежащий далеко внизу, у подножия холма японский город, отчёркнутый от неба серой полоской моря. Это было не море даже, а сам великий Тихий океан. Она жила теперь совсем близко от него, километров восемь по прямой, — говорил Хидэо Она стояла посреди своей японской квартиры. Стояла, потому что сесть или тем более лечь было не на что, разве что прямо на татами. Впрочем, для японца татами и постель, и стул, и диван… И её жизнь согласно японским законам обещала теперь опуститься на пол, приземлиться, вернее, притатамиться. Она попробовала присесть на травяной пол — неудобно!

В дверь позвонили. Парень из комиссионного магазина улыбнулся, поклонился, извинился и, лягнув ногами, легко сбросил туфли. Всё это он проделал, не выпуская из рук тяжёлый стол. Другой парень, поддерживавший дальний конец стола, исполнил то же самое и только после этого помог босому товарищу втащить стол, поставить, где она указала. Затем в сопровождении переобуваний, поклонов и извинений прибыли стулья, холодильник и газовая плита, маленькая, с двумя конфорками и крошечной духовочкой между ними. Плита спокойно уместилась на обитом жестью столике рядом с раковиной. Она зажгла горелку без спичек — электрические зажигалки были встроены в плиту. Одна конфорка работать отказалась, немало удивив её, уверенную, что в Японии всегда и всё в порядке. В дверь позвонили опять. Рассыльный из универмага проделал всё положенное: поклон, улыбка, извинение… Затем разулся и внёс в комнату футонг. Чаевых никто не брал, да она и не предлагала, помня вчерашний опыт. Магазинные фургоны приезжали точно в обещанное время, легко находя её дом без номера. Может, им помогал разобраться подробный план её чомэ, висевший у въезда в квартал на большом щите?

Дом заполнился тем, что она купила вчера. Здесь уже можно было есть, спать, готовить еду. Но сначала надо было согреться. Она втащила в спальню футонг и остановилась, решая нелёгкую задачу — где улечься? В японском доме постель — понятие движущееся: вся маленькая татами-комната — одна большая кровать. Утром телефильм в гостинице успел ей рассказать — японец предпочитает положить свой футонг посреди комнаты. Вся семья укладывалась рядышком, бок о бок, оставляя пространство при стенках пустым. Но её русскому естеству показался неуютным простор вокруг подушки, и она устроилась в уголке, возле балкона — расстелила пухлый матрац, покрыла его пухлым одеялом, посмотрела с недоверием на странную постель прямо поверх травяного пола. Неужели тут можно спать? Внутри подушки шуршали и катались мелкие сыпучие шарики.