— Военные корабли? — осмелился спросить своего престарелого отца молодой парусный мастер, пяливший глаза на ближайший из остовов.

   — Нет, парень, — возразил тот. — У военных кораблей носы острые как кинжалы и ничуть не похожи на стебли лилии. — Старик неожиданно издал кудахчущий смешок и добавил, покосившись на огромные голые шпангоуты: — И рангоут здесь совсем другой. На менш — военной галере — не бывает нижней реи.

   — Знаешь, старик, я пока что не вижу на этом судне ни одной реи, — откликнулся сын. — Не вижу ни самой мачты, ни даже какого-нибудь шкота. Ведь не Амон же собственной персоной рассказал тебе...

   — Нет, конечно. Я могу всё объяснить тебе. Это грузовое судно, и все остальные тоже. Я узнаю менш в любом виде, пусть это будет один голый киль. — Старик помолчал, водя языком по беззубым дёснам и причмокивая. — Прошло много разливов Нила с тех пор, как я видел менш в последний раз. И могу поспорить, что немало разливов пройдёт прежде, чем увижу ещё один. Ведь теперь Гор Обеих Земель — женщина.

   — Да возрадуется Ка Её Величества... Его Величества, — быстро поправился молодой человек.

В тот год был собран богатый урожай; тем временем ребра судов неторопливо и тщательно обшивались крепкими досками. Вскоре вода в реке начала спадать, весенние ветры гуляли по ощетинившимся стерней полям, солнце нещадно палило, песок лип к потным спинам, забивал глаза каменщиков, работавших повсюду в Обеих Землях. В номе[128] Кусэ, на утёсах Пакт, во многих других местах близ жалких руин храмов, сохранившихся со времён гиксосов, постепенно росли горы сырцового кирпича.

Толпы удивлённых обывателей текли из соседних городов, чтобы глазеть и расспрашивать; женщины смело преодолевали секущие песком ветры и несли своих детей, дабы те видели происходившее. Дети смотрели большими разочарованными глазами: ведь сколько они себя помнили, храмы принадлежали им. Они играли во взрослых в разрушенных святилищах, гонялись друг за другом по заросшим травой залам, поднимались на сломанные колонны или лежали на вершинах разрушавшихся пилонов, пугали ящериц и рассматривали паривших в ясном небе коршунов.

Старый храм был их самым любимым местом во всей округе... а теперь всё менялось.

Взрослые шикали в ответ на жалобы и уносили или уводили детей домой. Они должны радоваться, сердились матери, что у прекрасной владычицы Хатор опять будет собственный обновлённый дом. Нужно поостеречься, предупреждали отцы, и не говорить о том, что они пользовались обиталищем богини. Но многие мужья и жёна тревожно смотрели друг на друга, вспоминая о камнях, которые они в давно минувшие годы взяли из руин и принесли домой, чтобы сложить очаг или поправить фундамент. Пожалуй, лучше будет вынуть из кладки этот кусок с надписью, небрежно говорили они друг другу. Не то чтобы кто-нибудь мог это заметить — камень так почернел от огня, но... вдруг владычица Хатор или владычица Гор превратно поймут это.

Ветры наконец замерли, сменившись штилем и жарой, которые нависли над рекой, уходившей всё дальше и дальше от причалов и праздных водоподъёмных машин. Но темп жизни не замедлялся. Сенмут в сопровождении рабочих, нёсших мерительные палки, тратил много времени на изучение напоминавшего морской залив изгиба скального хребта к западу от Фив. Халусенеб с другой, меньшей группой бродил по необитаемой долине за хребтом. Во дворце, в душных маленьких комнатах казначейства, где размещался царский архив, несколько писцов день за днём рылись в сваленных на полках заплесневевших документах — кожаных свитках, трескавшихся от возраста, когда их разворачивали, папирусных свитках, коробившихся от капель пота. Рядом стояли рабы с влажными полотенцами, которыми вытирали блестящие лица и туловища чиновников, стирали пот с торопливо ищущих пальцев. Здесь не было того, что они искали, здесь не было таких записей, они совершенно точно знали это — если вообще отчёт о подобном путешествии существовал, если действительно существовала такая земля! Уже дюжину раз они пытались убедить Её Величество... Его Величество в этом, но она только повторяла:

   — Это там, среди записей моих предков. Я знаю это! Сам Амон сказал мне! А теперь найдите это. Найдите! Найдите!

И вот однажды, всего за несколько недель до того, как воды Нила дошли до своего низшего уровня, самый молодой из писцов внезапно выпрямился, уставившись на папирусный свиток, а затем с недоверчивым выражением показал его своим коллегам.

   — Я нашёл... — прошептал он. — Значит, Амон действительно говорил с нею, не иначе. Там был канал, где-то в восточной дельте...

Через несколько часов на север поспешно направилось судно; все вёсла старательно работали, помогая вялому потоку. В Гелиополисе оно свернуло на восток. Ещё несколькими днями позже, когда воды уже упали так низко, что днище чуть не задевало за усеянное ракушками дно реки, судно вошло в обмелевшее озеро, которое и являлось целью плавания. На берегу озера притулилась деревня, наполовину населённая египтянами, а наполовину обитателями песков; в нескольких лигах лежал город-крепость Тару — восточные ворота Египта, повёрнутые к Азии.

Фиванцы высадились, высокомерно глядя на толпу любопытных селян, и приказали им показать своих самых глубоких стариков, которые должны будут ответить на вопросы прибывших. «Канал? Канал?» — дрожащими голосами восклицали опиравшиеся на плечи внуков свидетели древности, глядя на гостей слезящимися глазами. Нет, они не знали никакого канала. Они помнили, как здесь прошёл Великий Тутмос, подобный богу Ра в его пылающей колеснице, направляясь в погоне за гиксосами к проклятому Шарукену[129]...

Фиванцы грубо пресекли поток воспоминаний и принялись за исследования берега озера. Наконец в глубине обширного залива, врезавшегося в южное побережье, они нашли иссечённую ветром и полузасыпанную песком стелу со знаком фараона, правившего четыреста лет назад. Рассмотрев стёртые песком иероглифы, приезжие начернили веки и принялись всматриваться в сторону юга, где далеко за горизонтом, за барханами и лощинами раскинулось Красное море. Тогда они вернулись в деревню и от имени Его Величества Ма-ке-Ра потребовали землекопов.

В период наибольшего падения воды Хапусенеб в Фивах тоже набирал землекопов, но в условиях строжайшей тайны. В одно нестерпимо жаркое утро собранные рабочие под предводительством троих десятников и надсмотрщика вышли из Города Мёртвых. У подножия скалистой гряды им завязали глаза и повели по тайным тропам через холмы в пустынную, бесплодную, усеянную камнями долину. После часа ходьбы они оказались прямо за местом, которое с той стороны хребта исследовал Сенмут. Здесь повязки с глаз были сняты. Именно здесь предстояло вырыть большую новую гробницу.

Люди не имели никакого понятия о том, куда они попали. Они стояли перед скалистым склоном и были единственными живыми существами в окружавшем их пейзаже, лишённом даже растительности. Хотя они исподтишка оглядывались назад, но видели только камни, рассечённую оврагом землю и бесконечно повторяющиеся невыразительные бесплодные бугры. Они пожали плечами, достали свои молотки и медные долота и взялись за работу. Рабочие знали своё дело, десятники знали размеры каменных подземных чертогов, надсмотрщик знал дорогу домой.

И один лишь Хапусенеб, державший в руках весь замысел, знал почему, зачем и как будет построена эта могила.

Это был мастерский, смелый, весьма наглядный план, достойный Ма-ке-Ра. И осуществлялся он с той же достойной её быстротой и энергией. Хатшепсут решила, что её отец Тутмос больше не должен отдыхать в двусмысленной компании Немощного, который незваным вторгся в его могилу. Когда медные долота сделают свою работу, Сильный Бык переедет в эту замечательную новую обитель и будет ожидать дня, когда его дочь и истинная наследница ляжет рядом с ним в саркофаге, точно таком же, как у него, словно между ними не было никакого другого царствования.