— ...Никогда не был бы избран наследником, если бы Аменмос был жив, — бросил гончар. Это и так все знали.
— Однако, — осторожно вставлял корзинщик, — было бы интереснее ещё раз сказать об этом, прояснить в мозгах, так сказать. Разве гончар не согласен?
Гончар был согласен. Но было бы ещё интереснее прояснить, как фараон предполагает решить это дело. Царевич на самом деле не был царских кровей...
Верно-верно, рассудительно кивал корзинщик, в то время как пальцы его порхали взад-вперёд среди прутьев тростника, создавая уже второе изделие. Являлось ли это на самом деле препятствием? Этот царевич мог бы жениться на своей царственной сводной сестре Хатшепсут, которая унаследовала древнюю кровь, и всё было бы в порядке. Это был самый простой путь, позволявший преодолеть все затруднения, традиционный путь, которым следовали с древнейших времён во всех случаях, когда законным наследником Двойной короны[9] вдруг оказывалась женщина.
— Именно так, — испускал вздох одноглазый торговец луком, облокотившись на прилавок. — Разве нынешний фараон, Добрый Бог Тутмос Первый, не поднялся на трон именно таким образом? Он был просто благородным воином и достиг сана царя и бога благодаря своей женитьбе на царственной Аахмес.
— Но это, — добавлял корзинщик, — не помешало Тутмосу вырасти с пальму и завоевать для Египта полмира, а земля процвела под его мощной дланью. Не так ли?
Да, так, всё так.
Но этот... этот царевич Ненни, этот Немощный, которого забывали величать настоящим именем, что, конечно, не означало неуважения, поскольку брадобрей надеялся, что он столь же благочестив, как и другие, и выказывает, возможно, даже больше уважения к царскому величию, чем большинство, зная при этом немного больше о предмете поклонения...
Гончар надеялся, что Амон[10] и все другие боги впредь сохранят его от крикливых болтунов. Во имя Великой Матери Нила[11], что брадобрей хочет сказать?
Что боги, равно как и Великая Мать Нил, гневаются, должно быть, на этого царевича, этого Немощного, отвечал брадобрей, краснея и чувствуя, что жара слишком сильна для египетского полудня. Разве они не наслали на него лихорадку и слабость с самого детства? Брадобрей хотел воззвать к разуму своих друзей, которыми были корзинщик и торговец луком, и спросить, разве не согласны они с его словами, если, конечно, они слышали его слова, несмотря на то, что их постоянно прерывали менее осведомленные личности, претендовавшие на участие в разговоре! Э, брадобрей должен согласиться, что у него есть серьёзные сомнения относительно этого Ненни, помимо недостатков его крови. Вот если бы благородная Хатшепсут была бы царевичем...
Ах, наконец-то брадобрей произнёс то, чего все ожидали! Если бы царевна была царевичем, они, пожалуй, получили бы назад Аменмоса. Гончар слышал, что она настоящая буря в облике девы, настоящая дочь своего отца. Это был бы странный брак — связать Немощного и эту девицу, то же, что повенчать черепаху с газелью, пустыню с Нилом.
На самом деле все царские свадьбы странные, рассуждал торговец луком, мигая единственным глазом. Они, царственные особы, женятся на собственных сёстрах, чтобы сохранить кровь в чистоте и чтобы дети были действительно царственными. Он счастлив, что не принадлежит к царскому роду, а является простым торговцем луком. У его сестры бородавка на носу и ляжки, как у гиппопотама.
О, конечно, если они собираются обсуждать ляжки, а не загадки крови, сквозь смех говорил гончар, то эта прислужница из таверны «Красная утка»...
Разговор больше не возвращался к особе наследника. Боги так или иначе разберутся со всем этим, Добрый Бог во дворце найдёт какой-то выход. Что брадобреи и торговцы луком знают об этих материях? Пребывая в добром здравии, они подзадоривали друг друга по мере того, как приближался Хеб-Сед и они готовились ликовать на улицах...
Но взгляды оставались озабоченными. Ненни, Немощный. На языке Египта «быть немощным» означало также «быть мёртвым».
Озабоченные взгляды были и у тех, кто разбирался в подобных материях и имел больше причин, чем брадобрей, беспокоиться о тайнах царствования. И почти в тот же час, когда гончар желал узнать, как фараон предполагает развязать столь трудный узел, трое вельмож, завтракавших в павильоне на крыше богатой виллы на западной окраине Фив, слушали хозяина, Инени[12], главного архитектора и надсмотрщика над всеми царскими работами.
— Ох уж эта неуверенность, поразившая всех, как чума, — с сердцем проговорил Инени, бросая на тарелку огрызок пирожного. — Конечно, мы можем рассчитывать, что Добрый Бог знает, как ему поступить... вернее, как он должен поступить. Но я отдал бы сорок рабов, чтобы услышать это из его собственных уст. Это необычно, это... эта скрытность... Нехси, он говорил вам что-нибудь?
Царский кравчий, визирь Египта, которого звали Нехси[13], Негр — важный красивый чёрный гигант в великолепном серебряном нагруднике, украшенном бирюзой, — медленно покачал головой.
— И мне тоже, — бросил Футайи, хранитель царской сокровищницы и хранитель корон. Он раздражённо почесал голову под тщательно завитым париком, криво нахлобучил его и жестом отчаяния вытянул перед собой обе сморщенные ладони. — Хеб-Сед он обсуждал со мной до мельчайших подробностей. Постройка Тростникового дома, расположение алтарей, назначения, предложения, расходы на благовония и скот — всё это он обсуждал внимательно и точно, как всегда. Но о наследнике он не сказал ни слова.
— Вероятно, это причиняет ему боль, — мягко заметил Нехси.
— Конечно, это больно всем нам. — Инени поманил раба налить ещё вина, а затем взмахом руки отослал его подальше. — И всё же хватило бы одного слова, чтобы разрядить напряжение...
— Фараон есть фараон, — произнёс чёрный великан. — Он поступает так, как хочет. Не нам его спрашивать.
Задумчивая тишина легла между тремя сотрапезниками. Инени, продолжавший гонять по тарелке кусочек пирожного, наконец промолвил:
— Ну что, родился у царевича ребёнок?
— Ребёнок? — откликнулся Футайи. — А, младенец наложницы из гарема... Не слышал.
— Пока не родился, — сообщил Нехси.
Инени, пожав плечами, поднялся со стула, подошёл к краю крыши и, облокотившись о перила, окинул взором раскинувшиеся внизу лужайки и цветочные клумбы.
— Вы думаете о царском роде и будущем династии? — спросил его Нехси.
— А что может помочь ей, когда приходится думать о царевиче Ненни? Я могу поспорить, что с этим ребёнком произойдёт то же, что и с другим несколько лет назад. Вы помните? Маленькая девчонка, слабая от рождения, умерла прежде, чем ей исполнилось шесть месяцев, и её мать — вместе с ней.
— Мать этого младенца, как говорят, исключительно здоровая молодая женщина.
— Такова и царственная Хатшепсут. Но даже женившись на ней, сможет ли этот царевич произвести сыновей для Египта? Не будут ли они такими же слабыми, как и этот ребёнок...
— Не пристало встревать в намерения богов, — прервал Футайи. Он с грохотом оттолкнул свой стул и принялся нервно расхаживать по павильону. — Давайте не будем гадать. Давайте не будем пытаться заглянуть далее великого чуда Хеб-Седа. Оно вернёт нам Доброго Бога во всей его мощи...
— Если произойдёт вовремя, — сказал Инени.
Футайи приостановился; Инени повернулся спиной к прекрасным клумбам. Оба пожирали глазами царского стольника, всё так же спокойно и непоколебимо сидевшего в одиночестве за столом.
— Друг Нехси, — поколебавшись, начал Футайи, — насчёт этого... этого прискорбного случая после смерти Аменмоса... точнее, в тот момент, когда его тело в первый раз принесли пред очи фараона...
