Хатшепсут обдало волной жара.
— Сенмут, что ты говоришь! — Она отшатнулась от него с таким чувством, будто сама произнесла эти слова. — Нехси не убийца... и я тоже. Насилие отвратительно мне, я говорила это тебе тогда и повторяю сейчас.
— Я больше не буду говорить об этом, моя госпожа. Но иногда я думаю, что в заботах об этом найдёныше вы забываете о собственной судьбе.
— Найдёныше? Тот — мой родной племянник, почти мой сын!
Рука Сенмута крепко обхватила её; другой рукой он повернул её лицо к себе и принялся внимательно рассматривать.
— Тот — никто, ничто, — сказал он, — сын дочери колесничего, ублюдок Немощного. И всё.
Это было правдой. Её собственный отец, Тутмос, обрёл свою божественность от царственной Аахмес; дети Мутнофрет не могли претендовать на долю этого дара. Две линии были раздельны и различны, их вряд ли стоило даже считать родней. На мгновение она представила их в образе двух лотосов, растущих рядом из переплетающихся корней; один светящийся золотой кровью Ра, а другой самый обыкновенный. Сенмут прав, Тот никто и ничто.
— Бедный ребёнок! — повторила она, но на сей раз слова произнеслись легко, с неясным чувством облегчения. Ощущая умиротворённость, она расслабилась, сидя на скамье.
Сенмут склонился и взял обе её руки в свою жилистую ладонь.
— Прошу вас, не мучайте больше себя этими тяжёлыми сценами. Позвольте мне проводить их за вас. Когда Уах попросит о встрече с вами, пошлите за мной.
— Да, да, я так и сделаю.
Наступила спокойная тишина. Затем Сенмут поднял её ладонь, тёплые и чувственные губы скользнули по сгибу её запястья. Хатшепсут охватило желание, она откинулась на спинку скамьи и встретилась с ним глазами. Через мгновение он нагнулся, прижался ртом к её губам и опустился на скамью. На некоторое время она забыла, насколько жаждала стать мужчиной. Когда в дверях появился раб с вином, они отпрянули друг от друга. Сенмут взял поднос и отослал человека прочь. Он наполнил кубок холодным ароматным вином и подал его ей. Медленная улыбка прорезала глубокие борозды на его щеках. Она улыбнулась в ответ. Глаза и мысли Хатшепсут остановились на его твёрдых губах, в рисунке которых, однако, угадывалось сладострастие. Она рассматривала их поверх края кубка.
Они перешли к разговору о других вещах. Рассмеявшись над его непочтительным замечанием о каком-то напыщенном сановнике, царица поняла, что вновь стала самой собой. «Сенмут всегда хорошо действует на меня», — подумала она.
Тот, недавно в очередной раз прошедший очищение мытьём рук и полосканием рта, находился в Великом святилище, завершая свою обязанность, всегда следовавшую за завтраком, — сдувать пыль со священной барки бога особым опахалом из утиного крыла. Он не дышал из-за чрезвычайной святости дела и от старания не пропустить ни одной пяди обхаживаемой барки, где могла бы остаться мельчайшая пылинка. Раздражённо повторяя себе под нос «естественная доля», он пытался поскорее покончить с делом. Когда солнце показывало вторую отметку, новички должны были присутствовать при Наклонении главы бога, если успевали вовремя сделать свои дела, и Тот не хотел пропустить его: этого оракула он ещё не видел.
Когда он, фыркнув, отказался от попыток добраться до практически недоступного пятна под правым шестом-ручкой, до него донёсся чуть слышный звук гонга. Эго был сигнал для оракула, а он всё ещё не закончил. Тот с отвращением бросил на пол утиное крыло.
— Я не порицаю вас, — сказал голос позади него. — Заставлять вас, царевича, заниматься этой грязной работой... Почему вы не воспротивитесь?
Обернувшись, Тот увидел в дверях похожего на труп Хведа, главного носильщика барки.
— Воспротивиться? — эхом отозвался он.
— Да. Потребуйте у Её Сиятельства свои права. Если бы вы подняли шум...
— Нет, я не могу! — Тот был ошеломлён. Все знакомые предупреждения пронеслись в его сознании: «Довлеет тебе быть покорным властям предержащим... Повинуйся... Воспротивься... Повинуйся...»
Вдалеке прозвучал второй удар гонга.
— Оставьте это дело, Ваше Высочество. Вполне достаточно.
— Если вы действительно так думаете...
Мгновением позже Тот стремительно нёсся по коридору вглубь храма, пытаясь опередил» собственные мысли.
Оракул Наклонения главы бога всегда находился во внутреннем дворе, перед храмовыми стойлами. Другой оракул, которого видел Тот — его называли Тяжесть Великолепия Амона, — находился в первом вестибюле святыни. Если торговец, например, желал выяснить, будет ли выгодной его поездка, он вкладывал в руку жреца, совершавшего обряд, золото, зерно или прекрасное полотно. Тогда носильщики священной барки, предводительствуемые Хведом, выносили из Великого святилища золотое изваяние Амона и три раза проносили его по вестибюлю. Если купцу должно было повезти, барка всякий раз, когда её проносили мимо него, становилась тяжёлой, настолько тяжёлой, что носильщики шатались и с трудом удерживали свою ношу. Тот видел это собственными глазами и поражался тяжести руки Амона, который мог качать барку, тяжёлое золотое изваяние и восемь сильных людей словно игрушки. Он спрашивал себя, будет ли Наклонение главы чем-то похожим на этот ритуал. Он стремился увидеть его, чтобы можно было снова восхищаться.
Когда он добежал до стойл во внутреннем дворе, жрец уже возжёг благовония, на столе лежали три богатых дара, а рядом стоял со сложенными руками первый проситель — речной капитан. Когда жрец отложил кадило, корабельщик опустился на колени в пыль, протянул руку к двери стойла и прогудел вопрос — что-то насчёт плавания в Гелиополис.
Из стойла послышался какой-то негромкий, но мощный звук. Тот, встав на цыпочки, чтобы выглянуть из-за спин других новичков, увидел, как распахнулась дверь и появилась лоснящаяся чёрная бычья голова с обвитыми цветами рогами. Это Апис собственной персоной выступил из своего великолепного стойла. Он шёл меж двух жрецов в ранге служителей быка, которые держали золочёные верёвки, привязанные к кольцу, продетому в священный нос. Бык остановился перед просителем и стоял неподвижно, слегка помахивая хвостом. Вдруг верёвки напряглись, потянув кольцо к земле. Он опустил голову. Верёвки ослабли, и он опять поднял голову. Из груди стоявшего на коленях корабельщика вырвался крик благоговейной радости. Апис развернулся и, сопровождаемый своими служителями, поплёлся обратно в стойло.
Бог кивнул.
Тот, глядя на дверь, за которой скрылся бык, попытался изумиться, но не смог. Действительно, что изумительного было в быке, который опускал голову, когда его принуждали к этому верёвки? Взглянув вокруг, он увидел только заинтересованные лица новичков, безразличные — жрецов и радостное — корабельщика, освобождавшего место для следующего просителя.
«Наверно, я ошибся, — решил Тот. — В следующий раз посмотрю повнимательнее».
Посмотрев ещё на четверых просителей и на четыре разных ответа, он остался озадаченным и охваченным серьёзными сомнениями. Он знал, что бог Амон обитает в блестящем чёрном теле Аписа, так же, как и в золотом изваянии, стоявшем в святилище. А теперь он знал ещё, что Апис не сделал никаких движений до того, как жрецы потянули за верёвки вниз или дёрнули вбок, чтобы заставить быка помотать головой. Неужели Амон, который так легко толкал тяжеленную барку, нуждался в помощи жрецов, чтобы заставить быка кивнуть?
Когда внутренний двор опустел, он спросил об этом Бената, главного служителя быка.
— Да, — с готовностью согласился Бенат. — Мы помогаем досточтимому Апису подавать знак. Мы — инструменты воли Амона.
— Но как вы узнаёте, желает ли Амон, чтобы вы дали положительный или отрицательный ответ?
— О, это совсем просто, Молодое Высочество. Нам достаточно взглянуть на подношение. Боги одобряют тех, кто делает богатые подарки.
Тот удивлённо вздёрнул брови. Утверждение весьма походило на хорошо знакомую ему язвительную вавилонскую пословицу, которую можно было перевести как «царский подарок гарантирует благоприятное пророчество». Тем не менее вавилоняне знали, что даже самое благоприятное пророчество не могло гарантировать обещанного божественного покровительства. В Египте же, если судить по выражениям лиц просителей, получивших в ответ «да», боги, получившие подарок, должны были выполнять свои обещания.
