В книгах Типитаки говорится, что с момента своего возникновения буддизм пользовался поддержкой царей. Царь Магадхи Бимбисара, раджа шакьев Маханамо, авантийский раджа Мадура, царь Бошалы Пасенади и его жена Малика спешат за наставлениями к Гаутаме и к его ученикам и преисполняются благоговения перед его божественной мудростью 75. Бимбисара же являлся организатором первого буддийского монастыря, причем должен был преодолеть некоторое сопротивление Гаутамы, который не рассчитывал на такую щедрость имущих и в каких-то пределах старался к тому же сохранить видимость благочестивого образа жизни «нищих» (бхикшу). А Бимбисара всячески афишировал величие своего божественного подданного вплоть до демонстрации своего низкопоклонного отношения к нему. Так, в одном случае он публично прислуживал Будде и сопровождавшим его монахам. Сын и преемник Бимбисары Аджаташатру также всячески демонстрировал свою приверженность Будде и буддизму; он создал, в частности, наилучшие условия для работы первого Собора сангхи. Узнав о смерти Гаутамы, он немедленно прислал гонца за его мощами, и тому удалось получить часть останков просветленного. Считается, что буддийское летосчисление было введено Аджаташатру 76.
Изложенные выше легенды, вероятно, содержат и преувеличения, и элементы вымысла. Но кое-какие детали этих преданий производят впечатление правдивости и жизненности, поэтому есть основания полагать, что действительно буддизм с момента возникновения пользовался поддержкой имущих кругов.
Аджаташатру поддерживал не только Будду, но и его врага Девадатту, до самой смерти строившего козни против Будды и пытавшегося его убить. Аджаташатру даже построил для Девадатты и его приверженцев особый монастырь, и только тогда, когда дела этого противника Будды пошатнулись, царь лишил его своей поддержки. Очевидно, Аджаташатру вел двойную политическую игру.
Правдоподобие упомянутым легендам придает и то, что они изображают отношение Будды к светским властителям как беспринципное. Так, просветленный благоволит к Аджаташатру, несмотря на то что тот — убийца своего отца и предшественника на троне, того самого царя Бимбисары, которого Будда хорошо знал и расположением которого активно пользовался. Сохранилось предание, иллюстрирующее обстановку обращения отцеубийцы к учению Будды. Выслушав речь просветленного «О плодах пустынножительства, выше коих ничего нет на свете», Аджаташатру воскликнул: «Истина открылась мне! Многообразно вскрыта она тобой, благословенный! Отныне к тебе прибегаю и к истине и к общине твоей! Прими меня в число учеников своих! Грех овладел мною, господин, по слабости и безумию моему: из жажды власти умертвил я отца моего, мужа правды, царя благочестивого. Прими меня, владыко, сознающего грех мой, дабы в будущем воздерживаться мне от грехов». Ответ Будды гласил: «Воистину, царь, грех одолел тебя; но, поскольку прозрел ты в деянии своем грех и покаялся в нем, согласно требованиям правды, приемлем раскаяние твое. Ибо таков обычай душ благородных: раз признают они проступок за проступок и правильно каются в нем, они становятся способными к самообладанию в будущем» 77. Насколько в будущем царь стал способен к самообладанию, показывает его расправа с людьми, заподозренными в убийстве сподвижника Будды Моггаллана: он приказал зарыть их до пояса в землю, обложить соломой и сжечь. А Будда без труда нашел объяснение того, почему пострадал Моггаллан. Оказывается, в одном из своих прежних существований он убил своих родителей и получил в наказание за это помимо тысячелетних страданий в аду еще и мученическую смерть. Таким объяснением оправдывалось убийство Моггаллана, ибо превращалось в заслуженную последним кару. Но не видно, чтобы Будда осудил и зверскую расправу Аджаташатры с исполнителями этой кары. Нравственная покладистость и всеядность новой религии и ее основателя во многом способствовали ее успеху в разных социальных кругах индийского общества.
Поведение Будды в отношении власть держащих было, таким образом, по дошедшим до нас преданиям, весьма угодливым. Когда однажды Бимбисара пожелал почему-то отложить начало вассы вопреки тому, что срок уже был назначен Буддой, и монахи спросили: «Кого же нам слушаться?» — Будда ответил: «Я предписываю вам, братья, слушаться царей»78. Конечно, такого религиозного деятеля цари должны были поддерживать.
В течение примерно первых трех столетий положение буддизма в Индии было неопределенным. С ним конкурировал не только сохранявший свои позиции брахманизм, но и некоторые вновь возникшие, родственные буддизму религиозные толки, например джайнизм. Господствовавшая веротерпимость способствовала более или менее мирному сожительству различных вероисповеданий и культов. Дело даже доходило до того, что одни и те же общины считали себя одновременно приверженцами различных исповеданий. Это позволило дальнейшим поколениям идеологов различных религий спорить о том, чью же религию использовал тот или иной царь, раджа или проповедник.
Приход к власти династии Маурьев и объединение под их скипетром почти всей Индии сначала не внесли ясности в положение буддизма в стране. Основатель династии Чандрагупта I, по преданиям джайнистов, в конце жизни проникся джайнистскими идеями и, уйдя из мира, закончил свои дни отшельником-джайнистом. Возможно, что и его преемник Биндусара также покровительствовал джайнистам и сочувствовал этой религии. Правда, ни первый, ни второй из императоров Маурьев в своей жизненной и политической практике не следовали джайнистским, вполне родственным буддизму предписаниям ахимсы (ненанесение ущерба и отказ от насилия).
Поворотным пунктом в отношениях между буддийской церковью и государством в Индии явилась деятельность Ашоки. Буддийские источники превозносят его не только как правоверного приверженца буддизма, но и как императора, который употребил всю свою власть на утверждение буддизма как государственной религии. Сообщается, что Ашока построил в Индии 84 тыс. ступ 79. Разумеется, этой цифре не следует придавать серьезного значения, так как она имеет символический смысл: число монастырей устанавливается по числу проповедей, якобы произнесенных Буддой, а число ступ — по количеству частей его скелета, подлежавших благоговейному хранению в качестве мощей.
Особое значение в буддийской традиции придается деятельности Ашоки в связи с преданиями о третьем всебуддийском Соборе. Среди деятелей сангхи возникли разногласия, причем в отличие от предыдущих двух Соборов дело касалось не деталей культа и не поведения бхикшу, а некоторых коренных догматических проблем. Крупнейшие богословы сангхи не могли найти решение этих проблем и обратились к Ашоке. Представляется весьма примечательным то обстоятельство, что глава государства перепоручил решение спорных проблем богослову — мудрому Магаллипуте: видимо, император не считал важными для своей государственной политики эти догматические тонкости, ему больше требовалось опираться на сангху в целом, а лучшей ситуацией для такой политики могло быть лишь единство церкви, на чем он настаивал. Независимо от того, происходил ли в исторической действительности третий Собор, содержание связанных с ним и с Ашокой преданий в какой-то мере характеризует то положение государственной религии, которого добился буддизм в рассматриваемый период.
Был ли, однако, сам Ашока буддистом? Этот вопрос возникает потому, что, во-первых, джайнистские источники рассматривают его как приверженца джайны, построившего даже во имя ее несколько ступ в Кашмире, а во-вторых, потому, что в эдиктах Ашоки скупо освещается вопрос о его религиозной принадлежности.
Рассказывая о своем прозрении после завоевания Калинги, Ашока не ссылается ни на Будду, ни на его религию. Он говорит, правда, о своей «любви к дхарме и усердии к научению ей», о своем «усердном покровительстве закону благочестия», но эти заявления могут истолковываться и в более широком смысле. В одном из эдиктов Ашока заявляет, что всем «известно, как велико его уважение и благосклонность к Будде, дхарме, сангхе»; тут же он аттестует «все, что только изрек возвышенный», как «хорошо сказанное» и выражает уверенность, что «благое учение это будет долговечно». Но и приводимые формулы обнаруживают скорее «благосклонность» императора к данному религиозному течению, чем его принадлежность к нему. Во всех эдиктах Ашоки преобладает нравственно-назидательная сторона и мало внимания уделяется вопросам вероучения и догматики. Сам он характеризует содержание надписей как проповедь «правил благочестивых дел». Главным для Ашоки был вопрос о поведении его подданных: «Я повелел проповедовать предписания дхармы, я наставлял в этом законе благочестия для того, чтобы, внимая правилам, люди соображали свою жизнь с ними, поднимали бы себя и мощно возрастали бы на пути развития дхармы». В целях попечения о соответствующем поведении граждан Ашока даже создал специальное «учреждение, еще никогда ранее не существовавшее» 80, и, хотя характер такого учреждения и его деятельности неясен, видимо, оно было чем-то подобным полиции нравов, но, вероятно, ни к сангхе, ни к каким-нибудь другим религиозным институтам отношения не имело.
