– В чем дело? – Шапиро побледнел.

– В общем, вас хотят похитить, – сказал я, понизив голос.

Шапиро отложил инструменты, подался вперед и произнес почти шепотом.

– Кто?

– Вы слышали что-нибудь про проект Сколково в России?

– Нет, – покачал головой Шапиро.

– Ну, это любимая игрушка русских лидеров, они хотят создать под Москвой российский вариант Кремниевой долины в Калифорнии, новейшие технологии и все такое. Но это все лишь витрина, пропаганда. Технологии будут разрабатывать в теневом Сколково. Сколково-2. Это так называемая «шарашка» (я произнес это слово по-русски). Вы читали у Солженицына, как при Сталине, лучших ученых и инженеров арестовывали и заставляли работать в специальных тюрьмах? Теперь затевается то же самое, только в глобальных масштабах. Лучших ученых и инженеров будут заманивать в Сколково 2 против их воли. Кого-то шантажом, кого-то будут похищать. Вы у них в списке.

– Я? – ужаснулся Шапиро. – Но почему я?

– Вы им идеально подходите. Вы не очень известный, из-за вас не будут поднимать большого шума, а главное – вы гениальный механик. Программистов, компьютерщиков сейчас везде полно. А хороших механиков почти не осталось. Вы в тройке лучших часовщиков Швейцарии, но похитить, например, Франсуа-Поля Журна у них не получится, он слишком заметен, а вы…

– Вы знаете, да, – Шапиро зашевелил губами, – последнее время я заметил, что за мной следят. Какие-то странные люди, похожие на русских…

«Николай со товарищи», – догадался я.

– Мой бог, неужели такое возможно? – всплеснул руками Шапиро. – В наше время, в этой стране!

– Увы, возможно все, – скорбно и совершенно искренне произнес я. – Я сам по глупости и наивности позволил втянуть себя в эти игры, а заодно и вас… Теперь надо выбираться.

– Но как?!

– Если за вами пока еще только следят, это хорошо. Значит, окончательного решения относительно вас пока еще нет. Иначе мы бы с вами сейчас не разговаривали. Возможно, они ждут приказа. Поэтому нельзя терять времени. Думаю, вам нужно просто исчезнуть, уехать из страны, затаиться на два-три месяца. Сообщите родным, что собираетесь медитировать над очередными часами и исчезайте. Но только, пожалуйста, ничем, кроме медитаций, не занимайтесь, никаких контактов, никаких встреч, никаких телефонных звонков.

– А что изменится через два-три месяца? – дрожащим голосом спросил Шапиро.

– Возможно, они найдут кого-то другого, того, кто есть в наличии. Того же Журна, например. Им главное – закрыть позицию. Через два, нет, через три месяца найдите какой-нибудь способ скрытно связаться со мной. Я вам сообщу, миновала ли опасность. Если, конечно, сам уцелею в этой передряге.

– О мой бог! – Шапиро схватился за сердце.

– Теперь я должен идти, – сурово сказал я. – Помните, нельзя терять времени. Энтропия нарастает.

– Да, да… – пробормотал Шапиро.

Выйдя из обсерватории, я сунул руку в карман и нажал на диктофоне кнопку «стоп».

Лещенко внимательно прослушал запись. Потом еще какое-то время молчал, задумчиво разминая сигарету.

– Вот ведь напасть какая! – произнес он, наконец. – Тебя это не беспокоит, Володя?

– Что? – не понял я.

– Да энтропия эта!

– Нет, – ответил я. – Не особо.

– Не особо, – повторил Лещенко. – Я меня вот беспокоит. Я иногда прямо физически ощущаю, как она, зараза, нарастает.

Лещенко провел руками по лицу и встряхнулся.

– А вообще – отличная работа! Ты молодец! Я тебя, похоже, недооценивал.

Мы сидели в кафе на задворках штаб-квартиры «Кредит Сюисс», там, где произошла наша первая цюрихская встреча.

– Молодец, – повторил Лещенко. – Такие кадры тут, оказывается, пропадают. Слушай, бросай свои часы, давай к нам!

Не успел я открыть рот, Лещенко добавил:

– Шучу, шучу! Знаю, ты «не такой».

«Не такой» он произнес с нажимом.

– Значит, так! – он мягко хлопнул ладонью по столу. – Чтоб не терять времени и не разводить тут лишнюю энтропию, рассказываю тебе про твою дальнейшую жизнь. Ты без всяких фокусов отрабатываешь на БазельУорлде от первого до последнего дня, изображаешь из себя хозяина часовой марки, общаешься с журналистами, с оптовиками, чтоб все, как у людей. После выставки я подгоняю тебе клиента, он покупает у тебя «де Барбоса», всего, с потрохами. Платит в два раза больше того, что ты заплатил Шапиро. Есть такие чудаки, поверь мне. Заплатит, еще и спасибо скажет. Томасу вернешь то, что у него брал, остальное мы с тобой честно поделим. Твоей доли тебе хватит на первый взнос за квартиру в Копенгагене, в районе Вестербро. У тебя ведь жена с дочкой в Вестербро живут? Прекрасный район!

А можешь никуда и не уезжать. Комина скоро отсюда переведут, он опять в цене. Никто тебя беспокоить не будет. Можешь даже продолжать играть в тайные общества со своим другом Томасом, только не переигрывайте. Меня тоже скоро переведут, так что доставать тебя из полиции будет некому.

– Повторяю, все, что от тебя нужно – отработать спокойно в Базеле. Без глупостей, без мальчишества, без идиотизма, без всяких этих акций. Ты взрослый, разумный человек, тебя агитировать за Советскую власть не нужно. Там же техника какая-то задействована. Техника ломается. Иногда сама ломается, иногда ее ломают. Сориентируешься на месте. Сделаешь, как надо, всем будет хорошо, и тебе, и мне, а главное – Комину. Его в эту хрень хулиганскую впутывать нельзя, он фигура другого масштаба, только он, балда, сам это не всегда понимает, не дотягивает до уровня собственных идей. Короче, очень постарайся. Если у тебя не получится, не хочу тебя пугать…

– Можешь дальше не рассказывать, – прервал я Лещенко. – Я все понял.

Лещенко ткнул окурок в пепельницу.

– Вот и прекрасно.

Ночью мне приснился сон про армию. Меня снова забрали. И я снова очутился на артиллерийском полигоне ясным осенним днем. Пахло дымком, летали паутинки. В сапоге была дырка, а в душе тоска.

Передо мной стоял Мухаметдинов и говорил нараспев:

– Товарищ сержант, Кабаев говорит, взрывать надо.

Я сразу понял, что он имеет в виду БазельУорлд.

– Взрывать надо, товарищ сержант, – нудел, как комар, Мухаметдинов.

– Послушайте, ведь это нелепость! – крикнул я. – За что это мне? У меня устроенная жизнь! Она мне нравится! Я счастлив!

– Эээ.. – подал голос бакинский армянин Балаян. Он тоже оказался здесь. Это «эээ..» означало «хорош заливать!».

– Ну, если не счастлив, то, по крайне мере, доволен! – уточнил я. – Доволен своей жизнью! Почему я должен делать это? Нелепость! Нелепость! Нелепость!

– Все чики-пики сделаем, – сказал Балаян. – Ты не волнуйся.

За день до открытия БазельУорлда первый павильон выставочного центра напоминал муравейник, в котором обитала муравьиная королева со слабостью к часам. Тысячи ее подданных без устали тащили, везли, несли в ее логово мириады коробочек с тикающими механизмами. Они расставляли их в витринах, красиво подсвечивали, обкладывали всевозможной декоративной мишурой. Муравьиная фантазия не знала границ. На стенде «брайтлинга» устроили аквариум в три человеческих роста, куда запустили тропических рыбок. «Сваровски» создали композицию из бесчисленного множества металлических пластинок, каждая из которых поворачивалась в такт музыке. «Бланпа» закатили на свой стенд два суперкара. «Юбло» устанавливали бронированный стеклянный колпак над густо усыпанной бриллиантами моделью часов с незатейливым названием «Два миллиона евро».

Комин, наблюдая за этой операцией, вдохновенно вещал стоявшему рядом Рустаму:

– Вот! Это в точности то, о чем я говорил. Америка, самая богатая и могущественная страна мира, свернула программу пилотируемых космических полетов из-за недостатка средств. А здесь – сотни миллионов долларов выброшены в никуда, на гламурную чепуху. Человечество не хочет ничему учиться. Десять тысяч лет оно охотнее всего тратит деньги только на две вещи – на войны и на украшения. Всё как во времена Навуходоносора – никакого развития. А завтра на открытие прибудут министры, государственные мужи. Они не скажут: «Люди, вы обезумели! Немедленно прекратите это безобразие!». Наоборот! Они скажут: «Молодцы ребята! Продолжайте дальше оттягивать наши ресурсы, нам они совершенно без надобности!».