Шапиро раскрыл свой чемоданчик и аккуратно, в строгом порядке выложил необходимые инструменты, как перед хирургической операцией.

– А, кстати, вы, Владимир, не увлекаетесь астрономией?

– Нет, – признался я. – Попробовал как-то объяснить дочке теорию Большого Взрыва, ей было лет шесть тогда. Она внимательно выслушала, потом спросила: а что, собственно, взорвалось? Этот вопрос поставил меня в тупик. Я не смог ответить.

Шапиро захохотал:

– Прелестно! Вы ведь знаете, никто толком не может ответить на вопрос вашей чудесной дочки. Даже Стивен, как его там, Хокинг! Ах! – глаза Шапиро затуманились. – Как я завидую людям восемнадцатого века! Завидую мастеру Хатчисону!

– Отчего же?

– Они жили в абсолютно понятном мире. Сэр Исаак Ньютон нарисовал для них кристально ясную картину Вселенной. Механика и Бог! И ничего кроме. Все работает, как часы. Реки текут, яблоки падают, планеты вращаются. Бог завел этот мир, как заводят часы, и мир должен был послушно тикать до бесконечности, поскольку время абсолютно и бесконечно. Восемнадцатый век – золотой век часового искусства, время великих мастеров! Бреге, Дро, Перле! Все, чем мы, сегодняшние часовщики, занимаемся – в меру сил повторяем их достижения.

Шапиро благоговейно касался миниатюрной отверткой потемневших от времени деталей.

– И что еще важно, – продолжил он, – образованный человек восемнадцатого века, такой, как мастер Хатчисон, например, мог при желании быть в курсе и полностью понимать все, что происходит в науке своего времени. Он наверняка был знаком с математическими работами Леонарда Эйлера, конечно же, знал об биологических изысканиях Карла Линнея, читал Адама Смита. Они имели перед глазами полную картину всего. Поэтому они делали такие прекрасные вещи.

Все закончилось уже в середине девятнадцатого века, когда открыли второе начало термодинамики. Энтропия, мера хаоса, должна беспрерывно увеличиваться. Мир движется от порядка к хаосу. Где же тут место Богу? – спросил он, повернувшись ко мне. Не дождавшись ответа, снова углубился в изучение старинного механизма. – Уже через пару десятков лет после открытия второго начала термодинамики Ницше объявил, что Бог мертв. В начале двадцатого века Эйнштейн поставил крест на абсолютном времени, том самом, которому служил мастер Хатчисон. Потом придумали квантовую механику, и она узаконила тотальную неопределенность – сингулярность. Ученые признали, что они не могут точно сказать, что происходит с кирпичиками Вселенной в определенный момент времени. Потому что время относительно, и вообще не ясно, что считать кирпичиками. Мастер Хатчисон пришел бы от этого в ужас. И знаете, этот ужас, ужас неопределенности сидит глубоко внутри нас, мы не понимаем мир, который нас окружает. Мы, образованные люди, не понимаем. Даже ученые, специалисты, те, кто обязан понимать, они не понимают. Физики собираются на свои конгрессы, один читает доклад, а в зале его полностью понимают человек пять. Еще человек двадцать понимают половину, остальные не понимают ничего или почти ничего. Полной картины не имеет никто. Даже Стивен, чтоб его, Хокинг.

– И потом, – Шапиро снова повернулся ко мне, – раз вы говорите, что все относительно, значит, относительна и нравственность, добро и зло – тоже относительны. Это довольно популярная доктрина. Но ведь это страшно! – в его словах прозвучал упрек, словно я спорил с ним, хотя я молчал, и не имел даже возможности вставить слово.

– Возможно, этот страх и тоска по определенности и заставляет людей покупать себе механические часы, – продолжил Шапиро, – хоть они и здорово проигрывают кварцевым в точности и практичности, зато они понятны. Что творится внутри кварцевых часов – неясно, а здесь – все можно увидеть собственными глазами. Механические часы показывают ньютоновское время, понятное и предсказуемое, уютное.

– Человеку трудно смириться с мыслью, что время – не круги, которые описывают стрелки, а движение, от неведомого нам изначального порядка к будущему хаосу, от рождения к смерти. Повернуть это движение вспять невозможно. Все, что может сделать человек – замедлить или ускорить время. Если человек сопротивляется энтропии – время замедляется. Я ремонтирую часы, привожу их в порядок, отнимаю у хаоса, значит, я замедляю время. Если я создаю вокруг себя хаос и беспорядок – время ускоряется, и Апокалипсис все ближе.

– Кстати, об Апокалипсисе, – наконец-то нашелся повод унять словесный поток мастера. – Вы как-то упомянули часы Апокалипсиса, это ваша новая разработка?

– Часы Апокалипсиса? – Шапиро свел брови, вспоминая. – Наверное, это была просто красивая фраза. Я работаю сейчас над новыми часами, но это не часы Апокалипсиса, а нечто прямо противоположное.

– Противоположное Апокалипсису? Зарождение жизни?

– Скорее, рождение Вселенной. Именно то, что вы не смогли объяснить своей дочке. Большой Взрыв!

Резкий спазм сдавил мне горло. Я откашлялся.

– Но я пока не готов говорить об этом с журналистами, даже с журналистами-друзьями!

«Не готов? Ну-ну», – подумал я, поглаживая внезапно занывший правый бок, и произнес, слегка задумчиво: – Большой взрыв. Биг Бэнг. Это же знаменитая серия часов «юбло»!

Сработало безотказно. «Неготовый говорить с журналистами» Шапиро моментально взвился.

– «Юбло»! Они назвали Большим Взрывом свою самую примитивную компьютерную поделку! В нем столько же от Большого Взрыва, сколько в морковных пирогах, которые за двадцать пять лет так и не научилась печь моя жена. «Юбло»!

– Я вовсе не такой уж большой поклонник «юбло», – продолжал я бередить душевные раны Шапиро, – но нельзя не признать, что они нашли действительно удачное название и использовали его на все сто, выжали, как лимон. Теперь человеку, который задумает вновь использовать словосочетание «Большой Взрыв», будет очень нелегко. Придется представить что-то действительно необычное.

– Уверяю вас! – воскликнул Шапиро. – Это будет нечто действительно необычное. Шарлатаны из «юбло» не способны о таком даже мечтать!

Я постарался изобразить на своем лице тщательно скрываемый скепсис. Шапиро взвился еще больше.

– Часы, которые заводятся от энергии, высвобождающейся при взрыве! Как вам такое?! – Шапиро торжествующе сложил руки на груди. – Это, между прочим, точная метафора начала времени. Большой Взрыв! Банг! – Шапиро взмахнул руками. – Время пошло! Это будет то же самое, только в миниатюрном масштабе.

– Очень интересно! – согласился я. – Но как такое возможно на практике?

– Возможно, – загадочно улыбнулся Шапиро. – Все возможно. Я сейчас много экспериментирую. Конечно, много препятствий, ограничений… Знаете, не так просто в Швейцарии ставить эксперименты со взрывами, да еще стараться сохранять тайну, чтобы шакалы из «юбло» ничего не пронюхали и не украли идею.

– То есть вы действительно где-то что-то взрываете?

– Пока только готовлюсь, собираю необходимое оборудование и материалы. У меня ведь только недавно появились деньги на исследования. Благодаря вам…

– Но это же опасно! Взрывы и все такое…

– Разумеется, я не собираюсь ничего взрывать в своем ателье. Я знаю одно место, далеко в горах, военные там время от времени взрывают что-то свое. Можно будет все устроить так, что никто ничего не заметит. Впрочем, простите, Владимир, я вам и так уже слишком много сказал. Надеюсь, что все это останется пока между нами. Когда придет время, обещаю вам, что вы будете первым журналистом, которому я расскажу о результатах своих исследований.

«Он мне обещает, – подумал я. Снова заныл отбитый бок. – Меня чуть не убили из-за твоих фантазий. Ну, подожди у меня».

– Спасибо за доверие, Даниэль! – прочувствовано произнес я. – Собственно, я пришел, чтобы сообщить вам кое-какую конфиденциальную информацию. Это звучит не менее фантастично, чем ваш концепт, но прошу отнестись к этому серьезно.

– Что случилось? – Шапиро насторожился.

– Поймите, для меня это все тоже стало полной неожиданностью. Я никак не мог предположить такого поворота. Да, наверное, никто на моем месте не мог бы такого предположить…