Я пристально вглядывался в раскосые татарские глаза Рустама, надеясь прочитать в них ответ. Но ничего не увидел.
– Не понимаю, – признался я. – Не понимаю, зачем тебе это? У тебя ж все хорошо. Студия, заказы. Зачем это?
В татарских глазах сверкнул задорный огонек.
– А зачем тебе Базельуорлд? У тебя тоже все хорошо. Зачем тебе это?
– Из-за Комина, – сказал я. – Я его предал. Так получилось. Почти случайно. Теперь отдаю долг. Хотя он про это не знает.
Рустам стал серьезным, на смуглых скулах шевельнулись желваки.
– Ясно, – сказал он. – Я тоже вроде как отдаю долг. Своему отцу. Он у меня знаешь какой был, энтузиаст, комсомолец. Из того поколения. Приехал строить комбинат и проработал на нем всю жизнь. Он моих свадебных дел на дух не переносил. Считал, ерундой занимаюсь. Ругались с ним в дым. Говорил, я своим сыном гордиться хочу, а сын у меня на чужих свадьбах лакействует, хоть и с видеокамерой. Ну, я ему про их энтузиазм идиотский. Так, слово за слово… – Рустам помолчал и вздохнул. – Только после его смерти я понял, что он был прав. Теперь вот наверстываю.
Я стоял перед старинным зеркалом в темном захламленном сарае среди ворохов тряпья и разбитой мебели. Из зеркала на меня смотрел уставший человек, сутулый, с опущенными плечами. Смотреть на него было неприятно, а уж разговаривать и подавно.
– Не понимаю, – вот и все, что я сказал ему.
Из Новосибирска прибыл клиент за «Панераем». Клиент хорошо знакомый, каждый лыжный сезон он обновлял свой часовой парк. Приятный человек, по-сибирски сдержанный, вежливый – после нескольких выполненных заказов мы оставались с ним «на вы». Звали его Николай Петрович. Как обычно, перед покупкой мы встретились в кафе, чтобы проговорить цены и условия. Николай Петрович рассказал про сибирскую жизнь, я поведал скудные швейцарские новости. Заговорили о часах.
– Николай Петрович, скажите, а зачем вам вообще этот «Панерай»?
– Ну, как? – удивился Николай Петрович. – Это же легендарная марка!
– Легендарная? Вы имеете в виду эту историю про итальянских боевых пловцов, якобы они носили такие часы во Вторую Мировую?
– А разве не носили? – насторожился мой собеседник.
– Знаете, есть такой анекдот про итальянский боевой дух. Итальянский окоп под Сталинградом. Дан сигнал идти в атаку. Молоденький лейтенант вскакивает на бруствер, размахивает пистолетом и кричит: «Вперед, храбрые львы! В атаку! Надерем задницу русскому медведю! Ура!». Все солдаты в окопе тут же захлопали в ладоши: «Ах, наш лейтенант, какой смельчак! Какой герой! Браво! Браво!», но никто не тронулся с места. Лейтенант получил свою пулю, и на этом все успокоилось. Этот анекдот мне рассказал знакомый итальянец. Поверьте, я сам нежно люблю итальянцев, но причем здесь боевой дух каких-то мифических пловцов!? Зачем вы верите в эти маркетинговые сказки, Николай Петрович? Вы! Ваш дед сломал хребет Гитлеру! Если вас интересует боевой дух, купите «Луч», или «Стрелу», или «Командирские», в конце концов.
– Вы какие-то странные вещи говорите, – Николай Петрович выглядел обескураженным.
– Почему же странные? Я нахожу свои суждения очень логичными. Готов их отстаивать.
– По-вашему, «Панерай» – плохие часы?
– Я вам покажу хорошие часы, – я снял с руки «открытое сердце», выставочную модель. Шапиро настоял, чтобы я их носил. Как полагается владельцу марки.
Николай Петрович надел другие очки, осторожно взял часы и принялся их рассматривать.
– «Роже де Барбюс», – прочитал он. – Что-то знакомое. Я припоминаю, был такой часовщик…
– Никогда не было! – сказал я. – Роже де Барбюса придумал Даниэль Шапиро. Он и сделал эти часы. Не просто сделал. Шапиро двадцать лет нянчился с этой моделью, поливал ее потом и слезами. Смотрите, как движется секундная стрелка, она будто парит, плавно и в то же время немного нервно. Нервы Шапиро здесь намотаны на барабан вместо заводной пружины, они дают жизнь этим часам.
– Неплохо, – Николай Петрович вернул мне часы. – Но понимаете, «Панерай» знают все, а кто знает этого Шапиро.
– Так он здесь, недалеко, – я показал рукой направление. – У него ателье в пяти минутах ходьбы. Хотите, я вас познакомлю, он будет рад. И вы лично узнаете человека, который сделал эти часы. А вот узнать человека, который делает «Панерай», боюсь, невозможно.
– Давайте, все-таки, остановимся на «Панерае», – сухо предложил Николай Петрович.
– Воля ваша, – развел я руками.
Николай Петрович достал смартфон и быстро пролистал в нем нашу переписку.
– Значит, вы говорите, стандартная скидка, – он нашел нужное сообщение. – А нельзя ли получить больше? Все-таки, мы не первый год у них покупаем.
– Конечно, можно спросить и больше, – сказал я. – Вы же помните их старшего менеджера. Некий Кунц, гусь надутый. Он мнит себя очень умным, и любит учить жизни, особенно в том, что касается Швейцарии и не-Швейцарии. Так вот этот Кунц ответит нам своей фирменной заготовкой: «Видите ли, господа, у нас в Швейцарии сложилась определенная культура скидок». Он так и скажет: «рабатт-культур», по-моему, он это уродливое слово сам выдумал. «Мы не можем предоставлять вам скидки, как в Африке», скажет он. И вот тут, Николай Петрович, я рекомендую вам напомнить господину Кунцу, что согласно данным Швейцарского экономического бюро, доходы часовой промышленности за последний год упали на четверть. И что ехать в Африку за скидками вы не собираетесь, но вам совсем несложно проехать час-другой по автобану, до ближайшего бутика в Германии, где нынче восхитительно дешевый евро и совсем другая «рабатт-культур». Не думаю, что после этих слов Кунц будет продолжать жадничать. Я бы и сам ему это с удовольствием сказал, Николай Петрович, но, вы же понимаете, у меня другое амплуа.
Николай Петрович внимательно посмотрел на меня.
– А какое у вас амплуа, Владимир? Что-то я никак не пойму.
– Ну, я тут вроде зазывалы. Знаете, как на курортах в Греции или Турции, стоят перед ресторанами и хватают прохожих за рукав. Только моя роль не такая определенная. Я на вашей стороне, и на стороне Кунца, довольно трудно разобраться. Слуга двух господ.
– Вы получаете комиссию? – возможно, он начал подозревать, что я собираюсь просить у него больше денег за услуги.
– Не в этот раз, Николай Петрович, – сказал я. – Знаете, наверное, вам лучше в бутик без меня пойти. Я обо всем договорился, часы приготовлены, вас там ждут. Все будет хорошо. А я не пойду. Понимаете, меня давно подмывало пнуть этого Кунца в пах. Сегодня, боюсь, не сдержусь. Желаю вам приятной покупки!
Я оставил безмерно удивленного Николая Петровича в кафе и вышел на улицу. Сам себе я был удивлен не меньше. Хотя я только что лишил себя нескольких сотен франков комиссии, это было скорее приятное удивление. Я посмотрел на часы. Мне подарено два часа свободного времени. Никаких встреч, никаких звонков, решил я, просто прогуляюсь, соберусь с мыслями. И кстати! «Открытое сердце» на циферблате было распахнуто широко как никогда. Я бодро зашагал по улице, прислушиваясь к новому чувству, которое парным молочным теплом разливалось внутри: я сильный, я свободный, я хозяин своей жизни. Погода стояла прекрасная, тёплый фён принес запах весны, будто кто-то вставил в усталый цюрихский февраль новые батарейки, звуки стали отчетливей, краски ярче, небо выше.
– Владимир! – по-весеннему звонко стрельнуло в спину.
Я обернулся. У притормозившего черного «мерседеса» опустилось стекло, первое, что бросилось в глаза – щедро вылепленные надбровные дуги и плечи, как палуба авианосца. За рулем сидел Николай, покупатель золотого «бреге».
– Владимир, есть вопрос, – сказал Николай.
– Какой вопрос? – удивился я.
Николай открыл пассажирскую дверь.
– Давайте немного проедемся, а то здесь нельзя останавливаться.
Останавливаться и вправду было нельзя, улица узкая. Вслед за «мерседесом» уже пристроился мебельный фургон, водитель которого нетерпеливо всплескивал руками.
– Две минуты! – сказал Николай.
