При виде толпы у входа в «Слоу Арт» у меня нехорошо кольнуло внутри: «Неужели опять щенки? Неужели и Томас туда же?». Но нет, обошлось. Проникнув внутрь и бросив беглый взгляд по сторонам, я не обнаружил ничего особо скандального ни на стенах, ни в расставленных повсюду скульптурах. Зато обнаружил Томаса, он что-то объяснял двум важным посетителям в дорогих костюмах. Томас тоже увидел меня и сделал знак, что сейчас освободится и подойдет. Долгожданное обретение судьбы, общей со всем человечеством, пошло на пользу моему Томасу. По крайней мере, внешне. Он как-то весь подобрался, приосанился, приоделся, у него появился яркий шелковый платок, краешком выглядывающий из кармана модного пиджака. Полюбовавшись Томасом, я отправился любоваться актуальным искусством.

Одно из произведений показалось мне довольно любопытным. Это был диптих. Слева – жирная серо-коричневая гусеница, вся в волосках, складках, комках слизи. Справа – симпатичная разноцветная бабочка. В затейливом, тщательно прописанном узоре на огромных крыльях угадывались сплетенные в любовных объятиях человеческие тела. Называлось творение «Космический путь к себе». Перехватив бокал игристого вина, я принялся рассматривать узор.

– Как вы это находите? – услышал я. Повернувшись, увидел рядом даму в изящном красном тюрбане на голове. Дама улыбнулась, приоткрыв ряд безупречных керамических зубов.

Я повременил с ответом, подбирая обтекаемую формулировку.

– Интересно, очень интересно. Только пока не очень понятно, где тут путь и почему он космический…

– Как же?! – дама оживилась. – Гусеница и бабочка! Гусеница – символ земного существования. Она ползает по земле, питается грубой пищей. Ползает-питается-испражняется. – Дама с немецкой серьезностью, без тени смущения, подчеркнуто отчетливо произнесла слово «испражняется». – Такова жизнь гусеницы, ползающий кишечник и ничего более. Бабочка – нечто совершенно другое, это небесное создание, она парит, она пьет нектар, – Дама описала изящную дугу бокалом с вином. – Нектар – сок любви цветов. Она не соприкасается с грязью, лишь с органами размножения цветов. Бабочка – ангел любви. А ведь с точки зрения науки, гусеница и бабочка – один и тот же биологический вид, только на разных стадиях развития. И с человеком это тоже возможно. Тот, кто сегодня гусеница, завтра может стать бабочкой. Это и есть путь. А почему он космический? Потому что в космосе в человеке откроется новое сексуальное измерение. Оно заложено в нас, но пока не открыто. Нужно стараться открыть его, найти космический путь к себе.

«Сколько ей лет? – гадал я, пока дама говорила. – Лицо, зубы, грудь – это понятно, все сделанное. Выдают руки. На поиски нового сексуального измерения тут ушло не менее полувека».

– Вы так увлекательно рассказываете, а не вы ли автор этой картины? – выдал я предположение-комплемент.

– Что вы! – польщенно улыбнулась дама. – Я не художник. Просто я интересуюсь этой темой.

– Космической колонизацией?

– И этим тоже, – немного уклончиво ответила дама, давая понять, что колонизация колонизацией, но узор на крыльях бабочки тут важнее.

– Вы слышали что-нибудь о «друзьях Кея»? – спросил я.

– Конечно, – кивнула дама. – Я им симпатизирую. Поэтому я здесь.

«Ага, вот они какие, коминские сторонники, – подумал я, – вот чего им нужно. Новое сексуальное измерение для тех, кому за пятьдесят. Это многое объясняет».

– А с самим Алексом Кеем вы случайно не встречались?

– Нет, что вы! – всплеснула руками дама. – Алекс Кей живет в Тибете. Он совершенно недоступен.

– В Тибете? – переспросил я.

– Да, его прячут монахи. Алекс Кей, – произнесла дама с придыханием. – Это великий человек. Он как Мандела. Или даже Ганди. Только молодой.

– Надо же! – чуть не вырвалось у меня. – Неделю назад этот молодой Ганди ночевал у меня дома в Рехальпе на диване в гостиной. А теперь он в Тибете, и совершенно недоступен.

Краем глаза я заметил, что Томас освободился, и пока его не перехватили другие посетители, быстро и вежливо извинился перед информированной дамой и поспешил к нему.

Томас сердечно обнял меня:

– Очень рад, что ты пришел! Ты уже успел тут что-то посмотреть? Что-нибудь понравилось? Интересные работы, правда?

Вместе с общечеловеческой судьбой и модным пиджаком флегматичный прежде Томас обрел привычку тараторить.

– Интересно, да, – ответил я. – Кое-что понравилось, да.

– А «Космос внутри» видел? Это моя любимая работа!

– Это про бабочек и гусениц?

– Пойдем, покажу! – он взял меня за локоть и подвел к скульптуре в центре зала. Это был черный зеркальный шар метра полтора в диаметре, в середине шара находилось конусообразное углубление, похожее на воронку. Вся поверхность шара, включая воронку, была усыпана хрустальными стразами. Учитывая размеры и количество страз, цена на аукционе вполне могла перевалить за сто тысяч. По всем признакам перед нами было произведение искусства.

– Что скажешь? – спросил Томас.

Я обошел вокруг скульптуры, заглянул внутрь воронки.

– А нет ли в этом нового сексуального измерения?

Томас сокрушенно покачал головой.

– Ты можешь оставить свой сарказм хотя бы ненадолго? На самом деле, здесь наглядно представлена очень важная вещь. Стань сюда! – он поставил меня прямо напротив воронки. – И смотри туда, внутрь!

Я послушно уставился в искаженное кривым зеркалом собственное отражение среди хрустальных страз.

– Представь, что ты смотришь в ночное звездное небо, но на самом деле ты смотришь в себя. Космос внутри! Понимаешь?

– Понимаю.

– Нет, не понимаешь, – вздохнул Томас.

– Скажи, а ты действительно во все это веришь? – спросил я.

– Во что? – не понял Томас.

– В это! – я обвел рукой вокруг. – В это! – показал я на шар. – В великого и ужасного Алекса Кея, в то, что люди будут жить по пятьсот лет.

– Верю, – ответил Томас. – И очень счастлив, что оказался способен верить. Без веры человек неполноценен. Я хочу сказать это именно тебе, Володя, потому что мы с тобой похожи. Ни в одну идею невозможно поверить, если рассматривать ее под микроскопом, если дать волю своему сарказму, цинизму, скепсису. В один прекрасный день нужно просто открыть свое сердце. Нужно посмотреть в звездное небо, посмотреть в себя. Это очень просто, и это большое счастье! А теперь извини, много дел.

Томас хлопнул меня по плечу и исчез. Я остался стоять перед черной зеркальной воронкой. Заглянуть внутрь больше не решился. Я знал, что увижу.

В Копенгагене мы с дочкой нашли себе увлекательное занятие. Каждый день садились на велосипеды и ехали в Северную Гавань. Все дни напролет лил дождь, иногда с мокрым снегом, и дул пронизывающий ветер, такой, что с велосипедом приходилось управляться, как с яхтой. Ехать против ветра нужно было галсами, контролировать скорость при попутном ветре и остерегаться коварных боковых порывов. Самим датчанам, неразлучным со своими велосипедами круглый год, типичная рождественская погода, кажется, не доставляла совершенно никаких неудобств. Нас то и дело обгоняли бравые молодые мамаши с притороченными позади маленькими детьми, бодрые старички и старушки, пренебрегавшие шапками даже под проливным дождем. Настя в велосипедном потоке чувствовала себя, как рыба в воде, а я, упакованный в непромокаемую куртку с наглухо застегнутым капюшоном, первые дни ездил осторожно, чуть ли не ощупью, но потом освоился и в конце концов решил, что лучшего городского транспорта придумать невозможно.

Первую остановку мы делали у большого щита, установленного на въезде в Северную Гавань. В верхней части щита было написано «Список кораблей».

– Смотри-ка, как у Гомера! – поразился я, когда первый раз увидел этот щит. – Вы «Илиаду» в школе проходили уже?

Настя отрицательно покачала головой.

– А про Троянскую войну слышала? Одиссей, он же Улисс, знаешь такого?

– Нет, а кто это?

– Человек, который очень долго возвращался домой. Как-нибудь расскажу тебе, – пообещал я.