Он сошел с поезда железной дороги Лонг-Айленда в Бэй Шор. Прождав такси всего минуту и потеряв терпение, он отправился пешком. Садилось солнце, был вечер вторника. Сколько еще осталось паромов, спрашивал он себя. Добежав до пристани, он все-таки опоздал на последний, так что пришлось сесть на катер до Салтэр, а потом идти пешком.

В каком-то странном полусне он шел вдоль маяка, а потом свернул на Главную аллею — улицу, настолько хорошо ему знакомую, что он мог идти по ней с закрытыми глазами. В тот вечер он видел ее глазами Райли. И глазами Алисы.

Он пошел прямо к своему дому, уговаривая себя перестать думать о нем как о своем. Вот еще одна странная штука с деньгами — передавая большую сумму денег от одного человека к другому, можно потерять формальную связь с местом, которому обязан наиважнейшими впечатлениями своей жизни. В каком-то смысле ему стало бы легче, если бы новые владельцы снесли дом. Тогда прожитые им там годы были бы преданы земле и не перехлестывались бы с чьими-то другими жизнями и воспоминаниями. «Приходится думать о доме, как о теле, из которого ушла душа», — размышлял он.

Проходя последний квартал, Пол пытался придумать объяснение. Но, когда он постучал в дверь и никто не ответил, оказалось, что этого не нужно. Он нерешительно постучал в заднюю дверь, поскольку свет нигде не горел. Потом попытался повернуть ручку, но дверь была заперта. Он проверил все двери, даже раздвижные. Все оказались запертыми.

Разве они когда-нибудь запирали дом? Кто вообще запирал здесь дома? Он вспомнил, как выходил из дома в межсезонье — ему было пятнадцать или шестнадцать — и брал себе еду и питье едва ли не в каждом доме на аллее Дюн. Но это было до того, как дом оценили в три миллиона долларов.

Так что же ему делать? Он был сосредоточен на единственной вещи и чувствовал, что ему нельзя отвлекаться. Он не мог долго смотреть по сторонам и, конечно же, не собирался отступать. Если он уладит это дело, то, возможно, удастся уладить все остальное.

Широкими шагами он направился к дому Уэнстейнов и постучал. Ему стало немного не по себе, когда появился мистер Уэнстейн в купальном халате.

— Прошу прощения за беспокойство. Барбара дома?

— Подожди минутку.

Барбара, к счастью, была не в пижаме.

— Хочу попросить вас об одолжении, — начал Пол. — Можно мне взять ключ от моего старого дома? Мне просто надо попасть туда на пару минут.

Барбара посмотрела на него с удивлением.

— Пол. — Она взглянула на часы. — Уже одиннадцать часов, а ты просишь у меня ключ от дома, который тебе больше не принадлежит.

— Простите. Я понимаю, что это неудобно. Обещаю, что долго не задержусь.

— Пол. Ты не понимаешь. Я не могу этого сделать.

— Почему нет?

Он сообразил, что у него неряшливый вид. Уже несколько дней он не причесывался и не брился. Рубашка была грязной. И, как он догадывался, глаза его могли показаться безумными.

— Он уже не твой. Ты имеешь на него не больше прав, чем на любой другой дом на острове. И я не могу дать тебе ключ от этого дома, как и от любого другого.

Он не собирался злиться. И не хотел напоминать, что ей был выписан чек на более чем двести тысяч долларов.

— Мы жили здесь двадцать три года, — сказал он. — Еще три недели назад дом принадлежат мне. — «Райли умерла. Вы это понимаете?»

— Мне жаль, — сказала она. — Я помогла бы, если бы это было в моих силах.

Отступать он не собирался. Он вернулся к дому. На берег ему смотреть не хотелось. Его переполняли чувства. На него нахлынули воспоминания о том, что здесь происходило, и никак было их не отогнать. Рискованная это была затея — приехать сюда сейчас.

Иногда необозримость мира внушает человеку ужас. Грандиозность вселенной, окружающей его. Тайны океана, привязывающие его к холодным отдаленным широтам. Бесконечность времени, ощущаемая на океанском побережье, и вечность, простирающаяся за линией горизонта.

Ему оставалось лишь одно. По вьющимся растениям он вскарабкался до первой линии свеса крыши. Подул сильный ветер, и Пол стал опасаться, что его оторвет от стены дома и швырнет во мрак. Встретит ли он во мраке Райли? Руками он вцепился в подоконник окна второго этажа, а левой ногой в поисках опоры шарил по крытой гонтом поверхности. Одна дощечка гонта оторвалась, и он смотрел, как она, описав круг, упала на землю. Руки его дрожали от напряжения. Наконец, просунув носок кроссовки в узкое углубление, где только что была дощечка гонта, Пол нашел опору для ноги. Потом он подтянулся, балансируя на коленях на подоконнике, и надавил пальцами на средник окна, чтобы поднять скользящую раму. Она была, разумеется, заперта. Что это за люди? Что они прячут в своем доме?

Если понадобилось бы, он разбил бы окно, но пока этого не сделал. С подоконника на подоконник пробирался он боком вдоль фасада дома. За спиной слышно было грохотание океана. А потом, что было гораздо хуже, он услышал голоса. Пока он висел, прилепившись к стене дома наподобие неопытного паука, по берегу проходили люди. Он замер. Пальцы дрожали от напряжения. Голоса приблизились. Прошел, как ему показалось, час или два, и голоса стали отдаляться. Слава богу, они не посмотрели вверх.

С углом дома пришлось повозиться. К счастью, начал выделяться адреналин, который придал сил его мышцам. Там висела водосточная труба. По воспоминаниям, она была прочной, но сейчас казалась хлипкой, в особенности по сравнению с весом его двигающегося тела. Он посмотрел на площадку внизу, представляя себя распростертым на ней. Ухватившись за трубу одной рукой, он повис на ней. Черт! Труба заскрипела и отъехала от стены, но ему удалось провисеть на ней достаточно долго, и, прежде чем они оба рухнули вниз, он успел ухватиться рукой за оконную раму за углом дома.

«Райли это понравилось бы, — невольно пришло на ум. — Райли захотела бы в этом участвовать». — Он ощущал ее рядом с собой, хотя и не верил в такого рода вещи.

Устроившись на подоконнике, он оценил состояние водосточной трубы, теперь погнутой и сместившейся в сторону. Он спрашивал себя, не придется ли ему выплачивать покупателям компенсацию.

С окна он перелез на узкий балкончик на торце дома и встал на нем. Вероятно, он стоял на этом балконе еще раза два, кроме этого, оба раза удивляясь, почему на нем никто никогда не стоит. Люди обычно не стоят на балконах, верно? Но с тех времен он запомнил, что дверь на балкон не запирается. Там была одна из тех хлипких дверных ручек с замком, которая проворачивается, если с силой ее повернуть. И действительно, дверь гостеприимно открылась, и он вошел в дом. Который уже не принадлежал ему.

«Наверное, я действую, как грабитель», — подумал он. Станут ли преследовать человека в судебном порядке за то, что он проник в дом, владельцем которого был двадцать три года, и взял нечто ему принадлежавшее?

Он бесшумно прошел к своей комнате, слыша знакомые старые скрипы. Свет он не включил, однако при свете луны было видно, что там нет больше письменного стола и кровати, на которой он редко спал и часто занимался любовью с Алисой. У него сжалось сердце. Теперь в комнате были детская кроватка, пеленальный стол, кресло-качалка и коврик с рисунком из стрекоз.

Он заглянул во встроенный шкаф и выдвинул небольшой ящик — старый и липкий от многочисленных слоев краски. Засунул руку внутрь и стал шарить. Вот оно, в том же месте, куда он его запихнул пятнадцать лет назад.

Сжимая сокровище в кулаке и спускаясь по лестнице к задней двери, он признавался себе, что, по сути дела, берет из дома чужое. Берет вещь, которую когда-то украл. Из двух зол добра, пожалуй, не выйдет, но в глубине души Пол чувствовал, что иногда выходит.

Сидя в поезде по дороге домой, Пол сжимал в потной руке Алисины четки из розовых бусинок.

Он думал о Боге, в которого до этого момента особо не верил. Ни в отца, ни в сына. Четки на ощупь были теплыми. Ему вдруг стало неловко оттого, что он, наподобие какого-то язычника, носится с ними, не имея понятия, зачем они ему нужны. Все это напомнило ему тот случай, когда он пошел в церковь с Алисой и Райли и по ошибке принял причастие.