Какой-то частью своего существа Алиса просто хотела знать. Не так уж важно было, каков будет ответ, ей просто необходимо было знать, так это или иначе.

Она в смущении помедлила, прежде чем войти в дверь. Разве он когда-нибудь стучал в дверь ее дома или ждал, пока его впустят?

— Пол?

— Я наверху.

Алиса неловкими пальцами отвела волосы со лба. По ногам забегали мурашки, хотя было никак не меньше двадцати пяти градусов. Она медленно поднялась по черной лестнице.

— Привет, — сказала она, робко остановившись на пороге.

Он повернулся к ней. Не всем корпусом, а только головой.

— Как дела? — спросила она.

Он откинулся в кресле.

— Пытаюсь писать о кантовской «Критике чистого разума». Я сейчас изучаю главу странички на полторы. Похоже, понимаю я в ней не больше, чем мамина собака понимает в «Нью-Йорк таймс».

Она сдержанно засмеялась. Раньше его самобичевание ее пленяло, но теперь она начала понимать, что это также и проявление самодовольства. Ему нравились те его свойства, на которые он сетовал. И он не говорил о качествах по-настоящему тонких.

— Так ты пишешь или стираешь? — спросила она.

— Пишу. Стираю ночью.

Она внимательно посмотрела на него. На его лице никак не отражалось то, что он думает о происшедшем на берегу два дня назад.

— Похоже, днем ты тоже стираешь, — сказала она.

Лицо его приняло напряженное выражение. Ему нравилось рушить барьеры между ними, но инициатором этого должен был быть он. Предполагалось, что она должна беспрекословно соглашаться с ним, проявлять любознательность, когда этого хочет он, или игнорировать что-то, если он считает это необходимым.

— Невозможно стереть то, чего нет, — сказал он.

Она оробела. Нужно было держать рот на замке.

— У тебя там ничего нет? — спросила она.

Он воззрился на монитор компьютера и покачал головой, повернувшись, чтобы посмотреть на нее.

— Ничего нового.

Она сердито взглянула на него с чувством знакомого разочарования. Иногда в его присутствии она ощущала, что они тесно связаны друг с другом, а подчас чувствовала себя совершенно одинокой, и тогда ей казалось, что она с тоски вообразила себе их близость.

— Наверное, придется примириться с тем, что диплом незавершен.

Он наморщил лоб над переносицей.

— Может быть.

— Так или иначе, университетские степени придуманы для мелких людишек.

— Хватит, Алиса.

Она хотела бы остановиться. Она хотела бы уйти подальше и не видеть его всю оставшуюся жизнь, если бы могла. Но сейчас не в силах была заставить себя уйти.

— Как это понимать?

Спина его напряглась. У него был растерянный вид. Хороша шутка, если она пришла сюда с мыслью его соблазнить.

— Как что понимать?

— А ты не знаешь?

— Так объясни мне.

Выражение его лица противоречило словам. Он вовсе не хотел, чтобы ему что-то объясняли.

Неужели он мучает ее намеренно? Презирает ли он ее? И если да, то за что?

Отчаяние заставило ее повысить ставки. Ей надо было понять, чем все это кончится.

— Ночью на берегу мы были вдвоем? Или я была одна?

Ему стало не по себе. Он, конечно, ушел бы, но находился в собственном доме. Она начинала понимать, как удобно устраивать сцены в чужом доме.

Он пожал плечами.

— Я выпил слишком много вина. Извини, если внушил тебе какие-то мысли.

— Какие-то мысли?

— Да.

Ей хотелось запустить в него компьютером. Чем больше она злилась, тем становилось хуже. Она прекрасно это понимала. Но иногда понимание происходящего никак не влияет на то, что делает человек.

— Ты подонок, Пол. Или дурак, но я не считаю тебя дураком.

Она с силой хлопнула дверью, хотя помнила, что, когда входила, дверь была открыта.

Когда вечером следующего дня Пол услыхал внизу шум, у него в груди радостно подскочило сердце, как у мальчишки, увидевшего фейерверк. Он весь день работал над статьей, проклиная эту статью, мечтая лишь о том, чтобы Алиса появилась вновь. Он хотел бы, чтобы она появилась в дверях в тех укороченных шортах, которые она иногда надевала. Он мечтал о том, что она с кошачьей грацией растянется на покрывале его кровати, как это было несколько дней тому назад. Даже если она все время будет смотреть в окно. Он не станет возражать, даже если она будет задавать вопросы. Он ответит на все — и на этот раз искренне. И если она совсем ничего не скажет, его это тоже устроит. Он хотел бы, чтобы у них все было так, как прежде.

Ему будет хорошо, если она просто к нему придет. Что бы она ни сказала, на этот раз он будет отвечать по-другому, думал он, только бы она пришла. И тут он услышал, как открылась дверь, и в дом ворвался ветер.

— Паоло?

На этот раз сердце у него упало, как горячая зола того самого фейерверка. Она всегда приезжала без предупреждения. Это была одна из причин, почему он не доверял этому дому: беда всегда приходила без предупреждения.

Спустившись вниз, он увидел, что она приехала одна. Это было единственное, что его обрадовало.

— Паоло.

Она два раза поцеловала его в одну щеку и три — в другую.

— Как дела? — спросил он, надеясь, что она не почувствует его напряжения, которое сам он явственно ощущал.

— Ужасные пробки. Представляешь, шоссе на Лонг-Айленд стоит. Маршрутный катер, пока дошел сюда, остановился сначала в Фэр Харбор, а потом в Салтэр. Платишь целое состояние, а не можешь доехать до места.

— Понятно.

— Дай хоть посмотреть на тебя. — Она исхитрилась поцеловать его в шестой раз. Она была довольна. Последний раз она видела его в Фресно, в Калифорнии, когда он был с бородой и длинными волосами. — Ты так красив, ciaro[4].

Пока нес ее багаж наверх, Пол слышал перезвон и мелодию ее мобильного. Он попытался представить, какие у нее были бы волосы, если бы она оставила их в покое. С детства он помнил их темными и кудрявыми. Это были длинные и пышные волосы — вероятно, одна из многих вещей, которые в ней не терпели свекор со свекровью. Вот бы они удивились, увидев ее сейчас. Она была коротко стриженной блондинкой, как почти любая леди с Парк-авеню. Она вполне могла бы оказаться среди дам, обедающих в компании его бабушки. Если бы только они ей доверяли. Но было уже слишком поздно. Теперь они ненавидели ее больше, чем когда-либо прежде. И до сих пор она давала для этого повод.

— Como sono le ragazzi?[5] — спросила она, глядя из окна на дом Райли и Алисы. — Они по-прежнему там?

— Да, там.

— La madre? Il padre?[6]

Пол бросил взгляд в окно, в раму которого были заключены величественные застывшие волны, словно это было полотно мариниста, выставленное на продажу.

— Хорошо. Все по-прежнему.

— Ты их видел?

— Конечно. Они все там же.

— Интересно было бы посмотреть, что получилось из твоей крошки, — сказала она. — La bella[7].

Его мать проявляла особый интерес к красоте. Она не разочаровалась бы в Алисе, подумал он с грустью и гордостью одновременно.

Он смотрел, как мать гремит посудой в поисках чего-то на кухонной полке.

Он должен был признать, что она великолепно одевается и любит украшения. Почти на каждой части ее тела висели или были приколоты какие-то побрякушки. Ожерелья, булавки, браслеты, шарфы, замысловатые серьги, крупные камни на пальцах. Но его поражало, насколько она всем этим нагружена. Она, не скрываясь, носила на себе все эти знаки, свидетельствующие о ее исключительности и самодовольстве.

Но в ее душе почти ничего не происходило. Собственная худощавость казалась ей триумфом, а ему представлялась скорее недостатком. Она привыкла украшать себя, но почти ничего не ела. Забота о себе у нее затрагивала только внешность.

— Паоло, где телефонный справочник? У нас он есть?