— Ну, так?

— С ним все хорошо?

На какой-то миг я в ее голосе, даю ему покрыть меня, окутать, но вот Руб все видит четко. И говорит твердо.

— Тебе плевать, как он, правильно?

— Конечно, нет!

— Тебе плевать, — Рубу уже все ясно. — Из-за меня пришла, точно? — Зазор. — Да ведь?

— Нет, я…

— Послушай, вот есть умные девочки — где-то они есть, только не здесь. Их не увидишь тут, на задах, чтобы обжимались со мной, потому что думают, какой я крутой, клевый, сильный! — Руб злится. — Нет уж. Они сидят дома и мечтают о Камероне! О моем брате мечтают!

Ее голос мозжит меня.

— Кэмерон недотепа.

Мозжит больно.

— Ну да, — продолжает Руб, — только знаешь, что? Этот недотепа вчера проводил тебя, когда мне было вообще наплевать. Избили бы там тебя, изнасиловали — мне вообще до лампочки. — Его голос больно бьет ее, я это чувствую. — А вот Кэмерон, мой брат, да он рад сдохнуть, только бы тебе угодить и не обидеть. — Руб загоняет ее в угол. — И, знаешь, он бы и сдох. Он бы за тебя кровью истек и дрался бы за тебя даже без рук. Заботился бы, уважал, а любил бы — до умопомрачения. Понимаешь?

Тишина.

Руб, Стеф, дверь, я.

— Так что, если хочешь заняться этим здесь со мной… — Руб опять бьет ее. — … давай. Меня ты примерно стоишь, но ты не стоишь его. Моего брата ты не стоишь…

Вот, он обрушил на нее свой последний словесный удар, и я чувствую, как они там стоят. Воображаю: Руб смотрит на нее, а Стефани — куда-то в сторону. Хоть куда, лишь бы не на Руба. Вскоре я слышу ее шаги. Последний звучит, как будто что-то разбилось вдребезги.

Руб один.

Он по ту сторону двери. Я — по эту.

Он говорит сам с собой:

— Всегда на меня. — Молчание. — А чего ради? Я ведь даже не… — Он смолкает.

Я открываю дверь. Вижу его.

Выхожу и приваливаюсь к стене рядом с ним.

Я понимаю, что мог бы ненавидеть его или ревновать, что Стеф хотела его, а не меня. Я мог бы с горечью вспоминать ее вчерашний вопрос. «Руб так хорошо дерется, как о нем говорят?» — вот как она спросила. Но я не чувствую ничего плохого. Чувствую лишь сожаление, что мне не хватило духу ответить ей тогда иначе. Надо было сказать: «Хорошо дерется? Не знаю. Но хорошо умеет быть мне братом».

Вот как надо было ответить.

— Привет, Руб.

— Привет, Кэмерон.

Мы стоим, привалившись к стене, и солнце на горизонте вопит от боли. Горизонт медленно заглатывает его, пожирает целиком. Все это на глазах у города, в том числе — у меня и Руба.

Разговор.

Я говорю.

— Ты думаешь, правда есть где-то девочка, как ты говорил?. И ждет меня?

— Может быть.

По далекому небу размазаны огонь и кровь. Я наблюдаю за ним.

— Правда, Руб? — спрашиваю я. — Ты думаешь?

— Должна быть… Может, ты чумазый и не крутой, и не особо удалый, но…

Он не заканчивает фразу. Стоит и смотрит в вечер, и мне остается только догадываться, как он мог бы продолжить. Надеюсь, там осталось «но у тебя большое сердце» или «но ты джентльмен».

Ничего, впрочем, не говорится.

Может, молчание и есть слова.

Когда привалишься к стене, а солнце садится, бывает, просто стоишь и глазеешь. Чувствуешь вкус крови, но не шевелишься. Как я и сказал, даешь говорить тишине. А потом возвращаешься в склад.

— Двадцать баксов чаевых, — сообщает мне Перри после матча, подавая пакет.

— Ха, — фыркаю я, — подачка от жалости.

— Нет, — предупреждает меня Перри.

Он всегда говорит так, будто предупреждает. В этот раз он как бы советует мне заткнуться и принять комплимент.

— Это подношение от гордости, — говорит Бугай. — Так пройти сквозь толпу. Они оценили это выше моей победы, выше Рубовой, выше всех побед вместе взятых.

Я беру деньги.

— Спасибо, Перри.

— У тебя еще четыре боя, — говорит Перри, — потом твой сезон окончен, понял? Думаю, ты заслужил передышку, — он показывает нам с Рубом листок бумаги, на котором у него турнирная таблица. В другой руке он держит календарь матчей. В таблице он показывает, где сейчас Руб: — Глянь, ты начал с опозданием на три боя, но по-прежнему на первом месте. Ты единственный ни разу не проиграл.

Руб тыкает в следующее имя.

— Кто это, Головорез Хэрри Джоунз?

— Ты с ним дерешься на будущей неделе.

— Хорош он?

— Ты его запросто уделаешь.

— А.

— Сюда смотри: у него два поражения. Одно — от того парня, с которым ты дрался сегодня.

— Да ну?

— Стал бы я иначе трепаться?

— Нет.

— Вот и помалкивай. — Перри ухмыляется. — Полуфиналы через четыре недели. — Усмешка сползает с его лица. В миг. Он теперь серьезен. — Но вот…

— Что? — спрашивает Руб. — Что?

Перри отводит нас в сторонку. Говорит медленно и от души. Я никогда не слышал, чтобы он так разговаривал.

— Только одна небольшая проблемка — в последней неделе перед полуфиналом.

Мы с Рубом рассматриваем календарь.

— Видите? — Перри тычет пальцем в «Неделю 14». — Я решил побыть немного сволочью.

Тут я вижу, о чем речь.

И Руб тоже.

— Ну, ты… — комментирую я, потому что вот на странице «Недели 14» в графе легковесов написано «Волф — Волф».

Перри поясняет:

— Извините, парни, но я тут ничего не мог поделать. Если братья дерутся, в этом всегда что-то особое, а я хотел, чтобы последняя неделя перед полуфиналом вышла памятной, — он по-прежнему говорит естественно. По-деловому. — Помните, я говорил, есть слабый шанс, что так получится. Вы сказали: не проблема.

— Ты не можешь подхимичить? — спрашивает Руб. — Переделать?

— Нет — да я и не хочу. Один хороший момент есть: матч будет здесь, дома.

Пожатие плеч.

— Ну что, все честно. — Брат смотрит на меня. — Тебя не смущает, Кэм?

— Да нет.

— Вот и ладно, — подводит черту Перри. — Я знал, что могу на вас рассчитывать.

После сборов Перри, как обычно, предлагает нас подвезти. Его голос мне как молотком по мозгам: мне еще довольно хреново после взбучки.

— Не, — Руб отказывается: — сегодня нет. Думаю, мы лучше прогуляемся. — И спрашивает меня: — Кэм?

— Ладно, чего б нет.

Хотя я думаю: ты, блин, рехнулся? У меня башка, по виду, попала в блендер. Но молчу. Мне кажется, будет здорово прогуляться с Рубом до дому.

— Без вопросов. — Позиция Перри. — Ну, до воскресенья, ребятки?

— Ясное дело.

Прихватив сумки, выходим через заднюю дверь, сегодня здесь никто никого не ждет. Тут нет ни Стеф, ни кого бы то ни было еще. Только город и небо, да облака, что вихрятся в густеющих сумерках.

Дома я прячу свою избитую рожу. У меня фонарь под глазом, опухла скула и порвана губа. Гороховый суп я ем в укромном углу гостиной.

Следующие несколько дней проталкиваются мимо.

Руб отпускает щетину.

Отец, как обычно, в поисках найма.

Сара ходит на работу, а кроме этого — только к подруге Келли, раз-другой в неделю. Домой приходит трезвая, а по средам — с карманом, оттопыренным доплатой за сверхурочные.

Раз приезжает Стив — погладить рубашки.

(— У тебя что, утюга нет? — спрашивает его Руб.

— А как ты думаешь?..

— Похоже, нету.

— Именно. Нету.

— Так, может, пойти да купить, сквалыга ты?

— Ты кого сквалыгой называешь, малый? Как насчет пойти побриться…

— У тебя не хватает на утюг? Выходит, это отдельное житье — не сахар.

— А то, блин. Конечно, не сахар.

Однако штука в том, что вот они ссорятся, Руб со Стивом, а сами постоянно смеются. Сара смеется с кухни, и я ухмыляюсь на свой малолетский манер. Вот занятие, в котором мы спецы.)

Миссис Волф наконец взяла отгул на работе.

А это означает, что у нее есть время заметить заживающие на моем лице раны и синяки. Она загоняет меня в угол на кухне, где я сижу ем хлопья. Я смотрю, как она смотрит на меня.