И выкликает.

Одно слово.

Вот какое:

— Руб!

Негромко. Без паники. Лишь с осознанным нажимом, безоговорочно предполагающим немедленное появление.

— Это тренировки в спортзале? — спрашивает она.

Руб садится на стул.

— Нет.

— Или вы, ребятки, опять тузите друг друга во дворе?

Он признает вранье.

— Да. — Он совершенно спокоен. — Есть такое.

Она только вздыхает и верит нам, и это самое паршивое. Всегда ужасно, если человек тебе верит, а ты знаешь, что не должен бы. И хочется выкрикнуть это ему, сказать, мол, не верь, не надо, чтобы дальше тебе жить с собой чуть полегче.

Но молчишь.

Не хочешь расстраивать.

Не можешь принять себя таким сачком и объяснить, что ты не достоин доверия этого человека.

Не можешь признать, что настолько малодушен.

Дело в том, что мы и впрямь деремся во дворе, но только это тренировка перед настоящими боями. И, в общем, Руб, строго говоря, не соврал, но и правды не сказал.

Но вот-вот. Я чувствую.

Я скоро не выдержу и расскажу ей всё. Про Перри, про матчи, про деньги. Про всё. Меня сейчас останавливает лишь одно — склоненная голова моего брата. Глядя на него, я вижу, что он куда-то движется. Он на каком-то пороге, и я ни за что не смогу взять и захлопнуть перед ним эту дверь.

— Прости, мам.

— Прости, мам.

Простите, миссис Волф.

За все.

Ты еще будешь нами гордиться.

Обязательно.

Так должно быть.

— Вы ж понимаете, — говорит миссис Волф, — мальчики, вы должны друг друга выручать.

На этих словах я понимаю, что вот этим враньем, самое забавное, мы и выручаем друг друга. Но вот ее-то, в конце концов, подводим. От этого нам и не по себе.

— Есть какие успехи с работой? — спрашивает отца Стив.

А я слышу. Они в гостиной разговаривают.

— Неа, не особо.

Я жду, что они начнут старую свару про пособие, но нет. Стив больше не трогает эту тему, ведь он тут больше не живет. Он только делает значительное лицо и прощается. По его глазам я понимаю, что он думает: «Со мной такого не будет никогда. Я не допущу».

В пятницу той недели утро, с виду обычное, таит в себе важное событие.

С утра мы с Рубом на пробежке и возвращаемся почти в семь. Мы, как всегда, одеты в старые фуфайки, треники и кроссы. День одет в небо с тучами-валунами и ярко-синий горизонт. У ворот нас встречает Сара.

— Отца не видали? — спрашивает она. — Исчез, слышь.

— Нет, — отвечаю я, не понимая, из-за чего переполох. — Он последнее время стал прогуливаться.

— Не в такую рань.

Выходит мать.

— Его костюма нет, — сообщает она, и в один момент мы всё понимаем. Он там. В очереди. Пошел за пособием.

— Нет, — говорит кто-то.

И еще раз.

Вопреки надежде, что это не так.

— Не может быть, — и я понимаю, что говорит не кто иной, а я сам, потому что морозный утренний пар катится у меня изо рта вслед словам. — Нельзя допускать. — Не потому что нам стыдно за отца. Нам не стыдно. Просто мы знаем, как долго он сопротивлялся этому, и понимаем, что для него это — отказ от собственного достоинства.

— Пошли.

А это сказал Руб, и он тянет меня за рукав. Он кричит маме и Саре, что мы скоро вернемся, и мы бежим прочь.

— Куда мы? — выдыхаю на бегу, но ответ знаю, всю дорогу до Стивова дома. Задыхаясь после рывка, мы стоим под его окном, собираясь с силами, потом орем.

— Эй, Стив! Стивен Волф!

Люди выкрикивают из окон, чтоб мы заткнулись, но скоро Стив в трусах появляется на балконе. Его лицо говорит: вот гады. А голос:

— Так и знал, что это вы, пацаны.

А следом пронзительно и сердито:

— Вам чего надо? Семь утра, мать его!

— Что там, блин, происходит? — вопит какой-то сосед.

— Ну? — Стив требует ответа.

— Да вот… — Руб запинается. — Отец.

— Что отец?

— Он… — черт, до сих пор дыхание срывается. — Он там. — Я дрожу. — Выписывает пособие.

У Стива на лице облегчение.

— Ну, давно пора.

Однако мы с Рубом не отрываясь смотрим на него, и Стив понимает. Мы его умоляем. Мы взываем к нему. Мы воем: «На помощь!» Вопим, что сейчас нужны мы все. Нужны…

— А, черт бы драл! — Стив выплевывает слова. Через минуту он с нами, бежит рядом, в старой футбольной форме и в своих классных кроссах.

— Не можете поскорее? — досадует он на бегу, мстя нам за то, что вытянули его из постели и опозорили перед соседями. И еще бросает сквозь зубы: — Я вам отплачу, увидите.

Мы с Рубом бежим молча и, когда добегаем до дома, мать и Сара уже одеты. Они готовы. И мы. Мы все готовы. Идем.

Через пятнадцать минут показывается биржа труда. У входа сидит человек, и этот человек — наш отец. Он нас не видит, но мы все шагаем к нему. Вместе. Как один.

У миссис Волф на лице гордость.

У Сары на глазах слезы.

У Стива в глазах — отец и понимание — наконец, — что он сам упорствовал бы так же.

Руб перечеркнут когтями пыла.

А я, я смотрю на отца, как он там сидит, один, и представляю, насколько он переживает свое поражение. Черный костюм ему коротковат, и под брюками видны лодыжки в футбольных носках.

Мы подходим, и он поднимает голову. Он симпатичный мужик, мой отец, хотя нынче утром он побежден. Сломлен.

— Думал, приду пораньше, — говорит он, — в это время я обычно начинал работать.

Мы все стоим вокруг.

В конце концов заговаривает именно Стив.

— Привет, па.

Отец улыбается.

— Привет, Стивен.

И все. Больше никаких слов. Не то, что вы могли бы ожидать. Больше никто ничего не делает, только все мы знаем, что не пустим его на биржу. И отец знает.

Он встает, и мы возвращаемся в бой.

На обратном пути Руб вдруг останавливается. Я тоже. Мы глядим, как удаляются остальные Волфы.

Руб заговаривает.

— Видишь, — говорит он, — это Рубака Клиффорд Волф, — Руб показывает, — это Рубака Миссис Волф и Рубака Сара Волф. Черт побери, сейчас даже Стивен Волф — Рубака. А ты — Рубака Камерон Волф.

— А ты? — спрашиваю я брата.

— Я? — Он задумывается. — Это меня так назвали, но я не знаю. — Он смотрит мне в лицо и признается: — У меня тоже есть свой страх, Кэм.

— Страх чего?

Разве он чего-то может бояться?

— Что я стану делать, когда случится бой, который я могу и проиграть?

Вот так.

Руб — победитель.

Он не хочет им быть.

Он хочет быть бойцом.

Как мы.

Вступать в бой, зная, что может проиграть.

Я отвечаю ему — чтобы ободрить:

— Ты будешь драться все равно, как и мы все.

— Думаешь?

Но ответа не знаем ни он, ни я, потому что бой ничего не стоит, если заранее знать, что победишь. Себя проверяешь в схватках, которые посредине. В тех, где есть вопросы.

Руб до сих пор не вступал в схватку. В настоящую.

— Когда это случится, смогу ли я подняться? — спрашивает он.

— Не знаю, — признаюсь я.

Он бы предпочел тысячу раз быть бойцом в стае Волфов, чем хоть раз стать победителем.

— Ну скажи, как это делается, — упрашивает он. — Расскажи.

Но мы оба понимаем, что есть такое, чего не рассказать, чему не научить.

Боец может быть победителем, но это не делает победителя бойцом.

— Эй, Руб.

— Ну.

— Почему тебе мало быть победителем?

— Что?

— Что слышал.

— Не знаю. — Он передумывает: — Хотя, нет, знаю.

— Ну?

— Ну, во-первых, если ты Волф, ты должен уметь драться. Во-вторых, побеждать бесконечно не выйдет, всегда найдется кто-то сильнее. — Руб переводит дух. — А вот если ты умеешь драться — не отступишь, даже когда тебя собьют с ног.

— Если только не сдашься сам.

— Да, но из победителей тебя может выкинуть любой. И только ты сам можешь перестать биться.

— Наверное.

— По-любому… — Руб решает довести разговор до конца. — Бойцом — труднее.