Литмир - Электронная Библиотека
A
A

В кармане я нес слова.

Может, это и было мое «что-то».

Слова, да еще знание, что я тысячу раз проходил по здешним улицам в одиночку и теперь эти дороги чувствую, как никто другой: словно иду сквозь самого себя. В общем, не сомневаюсь, было, как было — скорее ощущение, чем вид.

На стадионе Стив бил по воротам.

Руб бил по воротам.

Я откидывал им мяч.

Когда бил Стив, мяч круто шел вверх и на подъеме пролетал в рамку. Ровно, куда надо, и на излете врезался мне в грудь плотным, вышибающим дух тараном. Мячи Руба, наоборот, вертелись и закручивались, шли низко и тяжело, но все равно ложились в рамку. Каждый раз.

Они били отовсюду. Прямо. Издалека. Даже из-за края поля.

— Эй, Кэм! — крикнул мне Руб в какой-то момент. — Иди пни!

— Не, чувак, я тут.

Они меня все равно уговорили. Двадцать ярдов до ворот и двадцать ярдов влево. Я подошел к мячу с дрожью в сердце. Шаркнул ногами, ударил, и мяч полетел к рамке.

Он заваливался.

Вертелся.

А потом ткнулся в правую штангу и отскочил на траву.

Тишина.

Стив заметил:

— Хороший удар, Кэмерон. — И мы помолчали втроем, стоя во влажной, слезной траве.

Была четверть девятого.

В половине девятого смылся Руб, и я пробил еще семь раз.

Миновала половина десятого, Стив все еще стоял за воротами, а я все еще ни разу не попал в цель. В небе густели клубы темноты, и остались только мы со Стивом.

Всякий раз, когда он откидывал мне дыню, я высматривал в нем какой-нибудь знак недовольства, но так и не увидел. Будь мы помладше, он мог бы назвать меня бестолковым. Безнадежным. Но в тот вечер он лишь отпинывал мне мяч и ждал нового удара.

И когда мяч наконец, тяжело взлетев, прошел между штангами, Стив поймал его и встал с мячом в руках.

Ни улыбки.

Ни кивка, никакого признания вообще.

Пока.

Вскоре он зашагал ко мне с мячом подмышкой и, подойдя ярдов на десять, кинул на меня недвусмысленный взгляд.

Глаза смотрели на меня по-новому.

Лицо у него словно бы разбухло.

И тут.

Я никогда не видел, чтобы лицо у человека раскололось, как тогда у Стива.

От гордости.

Появляется пес

Я подкрадываюсь ближе, навстречу горящим глазам, которые прежде видел у себя внутри.

В городе холодно и темно.

Проулок залит немотой.

Небо опускается. Темное небо, темное.

Вот я и там, ярдах в пяти от зверя, что неотрывно смотрит на меня. Глаза привыкают к темноте, и зверь проявляется весь, припавший к земле.

Вижу его глаза.

Жесткую свалявшуюся ржавую шерсть.

Дыхание.

С шумом и паром.

Медленно подхожу поближе.

Близко-близко.

Я подхожу вплотную, и пес вскидывается на лапы и обходит меня, настороженный. Голова опущена, но он пытается ее поднять.

Заходит мне за спину и оборачивается, смотрит на меня.

— Что? — спрашиваю я.

Хотя и так знаю.

Мне нужно идти за ним.

Шаг за шагом он ведет меня теми же улицами обратно к стадиону. Он двигается с какой-то, иначе не могу сказать, рваной грацией.

И вот.

Там, в какой-то точке на стадионе.

На мокром от росы поле.

Он останавливается и садится, и город вокруг, кажется, умер.

Мне нравятся эти глаза.

В них стремление.

3

Педик. Голубец. Дрочила.

В нашем районе это обычные слова, когда хотят качнуть понт, обозвать или просто унизить. А еще каким-то из этих слов плюются, если ты хоть в чем-то не таков, как обычные заурядные ребятки с округи. Или если ты кого-то нечаянно разозлишь, и тот не придумает ничего лучшего. Думаю, так оно повсюду, но за другие места не могу поручиться. Единственное мне известное место — это здесь.

Вот этот город.

Эти улицы.

Вы скоро поймете, к чему я об этом завел…

В четверг той недели я решил пойти постричься, а это всегда довольно рискованное решение, особенно когда волосы у тебя торчат так упрямо и неизлечимо, как у меня. Только молишься, чтобы стрижка не кончилась трагедией. Надеешься вопреки всему, что парикмахер не пропустит мимо ушей все указания и не нашинкует твою голову мелкими кубиками. Но на этот риск приходится идти.

— Пр-ривет, дружище, — сказал цирюльник, когда я, забурившись поглубже в город, приглядел себе парикмахерскую. — Садись, я скоро.

В замызганном холле лежала изрядная куча журналов, хотя, глянув на обложки, всякий понял бы, что эта кипа пылится на столе не первый год. Там были «Тайм», «Роллинг стоун», что-то про рыбалку, «Ху уикли», какой-то компьютерный, «Блэк энд уайт», «Серфинг лайф» и вечная любовь — «Инсайд спорт». Само собой, в этом журнале самое приятное — не спорт, а едва прикрытая женщина, выставленная на обложку. Она обязательно упругая, а в глазах у нее призыв. Купальник маленький и изящный, ноги длинные, красивые и загорелые. А груди такие, что только мечтать потрогать и помять (прошу прощения, но вот так). Бедра у нее невероятно стройные, золотистый плоский живот, шея только мечтать присосаться. Губы обязательно пухлые и жадные. А в глазах написано: «Возьми меня».

Она всегда сногсшибательна.

Безупречно сногсшибательна.

Ты себе напоминаешь, что внутри журнала могут быть интересные статьи, но сам знаешь, что это брехня. В смысле, хорошие статьи там, конечно, есть, но черта с два ты взял «Инсайд спорт» из-за них. Только из-за женщины. Только. Уж поверьте.

Поэтому обычно я озирался кругом, убеждался, что никто не смотрит, брал «Инсайд спорт», быстро распахивал и притворялся, будто просматриваю оглавление, в поиске интересных статей. А сам (вполне предсказуемо) сверялся, на какой странице будет женщина с обложки.

На семьдесят шестой.

— Давай, приятель, — сказал парикмахер.

— Я?

— Так вроде никого больше нет, а?

«Да, но ведь, — думал я растерянно, — я еще не добрался до страницы семьдесят шесть».

Все прахом.

Парень изготовился стричь, и уж кого не стоит заставлять ждать — это чувака, который собирается тебя обкорнать. Он всевластен. Строго говоря, он мог бы с равным успехом быть Господом Богом. Такая вот у него власть. Несколько месяцев парикмахерских курсов, и вот этот человек становится на десять-пятнадцать минут самой важной персоной в твоей жизни. Золотое правило: не нервируй его, не то расплатишься по полной.

Я в тот же миг кинул журнал на стол, обложкой вниз, чтобы парикмахер не увидал сразу, какой я извращенец. Ему это удастся только потом, когда станет наводить порядок на столе.

Сидя в кресле (а это почти так же опасно, как на электрическом стуле), я раздумывал про всю эту ситуацию с женщиной на обложке.

— Коротко? — спросил цирюльник.

— Не, не очень, если можно. Я хочу немного отпустить, чтобы они не торчали постоянно.

— Легко сказать, ага?

— Ну.

Мы обменялись взглядами взаимной приязни, и мне стало гораздо легче под обстрелом ножниц, кресла и парикмахера.

Он принялся стричь, а я, как сказал минуту назад, размышлял об обложках с красотками. На их счет у меня была, и сейчас есть, своя теория: меня, конечно же, возбуждает плотская сторона женщины. Но все же я искренне верю, что моя похоть — это лишь поверхность моей натуры, а в ее недрах, глубоко под поверхностью живет куда более острое желание сделать женщине приятно, быть кавалером и хмелеть от ее души.

Я искренне в это верю.

Искренне.

Однако, нужно было бросить раздумья и поболтать с парикмахером. Таково еще одно правило посещения цирюльни. Если говоришь с мастером и сумеешь ему понравиться, может, он и не напортачит. Ну можно на это надеяться. Не обязательно тебя ждет немедленный успех, но повлиять может, так что пробуешь. В мире брадобреев никаких гарантий не бывает. Тут решает случай, что бы ты сам ни думал по этому поводу. Нужно было завязывать разговор — и поскорее.

46
{"b":"252430","o":1}